Старомодная трагедия

"Три товарища" в "Современнике"

ГАЛИНА ВОЛЧЕК не в первый раз угадывает тему времени. По собственному ее признанию, она давно уже хотела поставить "Трех товарищей" - любимый и, как принято теперь говорить, культовый роман Ремарка, которым когда-то равно зачитывались и в СССР, куда не доходила добрая половина лучших и талантливейших писателей, и там, гдеможно было свободно прочесть миллионы других книг - эротических, антисоветских, каких угодно.

Летом, когда уже шли прогоны, но параллельно им продолжались и репетиции, Волчек обмолвилась, что едва ли не главное для нее, чтобы после спектакля зритель не задавался вопросом "зачем?". А зачем, мол, надо было брать этот "старый" роман?

Такого вопроса не возникает. И значит, главное удалось.

"Высоколобые" критики, как обычно, будут поносить и уже начали поносить спектакль, не дожидаясь даже премьеры. Так не делают. В "Современнике", правда, равнодушны к голосу "театральной элиты": пустьморщатся - массы, которые платят за билет по сотне с лишним, уже говорят "да" полными залами и овациями. Успех очевиден. И "Крутой маршрут" тоже до сих пор собирает полные залы, хотя спектаклю уже десять лет, и даже в год его выхода многие предостерегали Волчек, говорили, что зритель уже перекормлен лагерной темой и никто не пойдет смотреть. А вот - идут до сих пор.

В известном смысле нынешняя премьера - спектакль-двойник "Крутого маршрута". И по части достоинств, и по части недостатков. Старомодность режиссуры вторит старомодному течению инсценировки.Как и там, режиссер оказывается заложником автора инсценировки Александра Гетмана, который выбрасывает существенное драматическое и острое. Там - мирную жизнь, в "схватке", в "параллель" с которой разворачивается противоположная ей жизнь героини за колючей проволокой. И здесь - тоже нет кульминации, поскольку отсутствует уход Патриции. Все, кажется, к тому приготовлено, и ее любовь к жизни, обостренное желание жить - все заявлено и проведено до середины спектакля. Можно с уверенностью говорить о безусловном таланте. Но разобрать, большая она актриса или нет, без этих сцен не получится.

Премьера, надо сказать, сильно разнилась с летними показами. Многое из спектакля ушло - реплики, монологи и даже целые персонажи. Эпизоды, которые - в сравнении с романом - в спектакле "оборваны" на полпути, не важные, поскольку отстоят от "главного сюжета", в конце концов и складываются в обещанную "хронику городской жизни". История - как узелок на память, еще пять копеек в общую копилку. Какие-то - забываются вместе со своими героями, какие-то - нет. Больше других запоминается проститутка Роза (Марина Хазова), потому что из нескольких негромких реплик и неловких, точно стесняющихся самих себя жестов складывается судьба. Несчастной, у которой все плохо, она брошена и забыта, в детском приюте приходится выдавать себя за благополучную вдову, а она не ропщет, радуется тому, что есть, и продолжает верить в любовь. Играет безмятежную женственность. Такие истории пунктиром проходят через весь спектакль, и герои многие - пунктиром. Калейдоскоп судеб, со словами и без, и гомон времени. Иногда кажется, что в один "кадр" режиссер хочет вместить больше информации, чем вообще способен объять даже внимательный взгляд. Так в спектакле, который действительно строится, как повествовательное кино, появляется "полиэкранность", когда три прожектора одновременно выхватывают из темноты кашляющую кровью Пат, мечущегося взад и вперед по мосткам Роберта, который в это время ждет приезда Отто с доктором, и все это накладывается на рев работающего на пределе двигателя и яркие вспышки автомобильных фар.

Из кино в спектакль приходят отчетливая кадрировка и крупные планы. Верная себе, Волчек отдает предпочтение крупным планам, выдвигая актеров на авансцену.

Вопрос "зачем?" не возникает, потому что спектакль переполнен подчас даже "грубыми", кажется, что специально "подстроенными" параллелями с нашим временем. Но ничего подстроенного в спектакле нет. Параллели же очевидны. Волчек - не первая, кто заставляет говорить о буквальных совпадениях "хроники городской жизни Германии рубежа 20-30-х годов" (так обозначен жанр спектакля) с нынешними российскими делами. Время упадка и унижения (режиссер несколько смещает время, выпуская на сцену в первый же момент нациста в кожаном плаще и еще одного с овчаркой). Реплика Роберта о том, что он говорил с хозяйкой о положении дел в стране, или же высказанные вслух сомнения бармена Фреда (Георгий Богадист) - идти ему на выборы или нет или пойти и опустить пустой бюллетень, - все это вызывает неизменное оживление в зале.

И есть минуты, когда зал замирает от узнавания. Мальчики, которые уже успели пройти одну войну, теперь пытаются укрыться от жизни в своем товариществе, быть верными каким-то принципам и идеалам... И ясно, что им не удержаться в этой жизни, поскольку жизнь не считается ни с принципами, ни с идеалами. Один из монологов, который Роберт Локамп(Александр Хованский) читает на краю сцены, в совершенной тьме, выхваченный белым лучом прожектора, - об обманутом и пропавшем поколении героев, чей героизм был выброшен коту под хвост, а подвиги оказались ненужными, лишними и чуть ли не вредными.

Вряд ли режиссер ошибается, полагая, что тема отчаяния сегодня "говорит" во многих. Болезненные созвучия: обманутое поколение, прозрение и печальное свидетельство прихода новых трагических лет. За четыре часа мы лишь несколько раз слышим название страны, и ни разу, кажется, со сцены не говорят о патриотизме. Но тема такая в спектакле тоже есть. Патриотом быть хочется и патриотом снова быть стыдно - это точно о России.

Волчек умеет выбирать не только главные темы и ставить о главном. Она всегда умела находить не просто актрис и даже не просто главных героинь, а таких, которые становились героинями своего времени. Так было с Мариной Нееловой, так было с Еленой Яковлевой. Теперь вот - Чулпан Хаматова. Чулпан Хаматова играет Патрицию Хольман умной аристократкой. Умных актрис у нас сегодня немного.

Угадан тип красоты. Европейский, редкий на нашей сцене. Умирающий, изживающий себя накануне прихода "здоровых" нацистских культов. Огромные глаза. Изумительный тембр голоса - с чистым, музыкальным звучанием. Аристократизм, что, вероятно, учитывал Ремарк, который дал героине аристократическое имя Патриция. Свободная даже тогда, когда засыпает на лестнице, дожидаясь Роберта. Не осуждающая никого. Манеры, в которых изящный аристократический же поворот головы соседствует с естественностью и свободой, с какой она общается со всеми слоями общества.

Галина Волчек, конечно, учла любовь к роману. Угадывая тему времени, она угадывает и чувство нашего времени. Волчек (как и Ремарк) не стесняется открытых эмоций. "Чувств хоть отбавляй", как говорит однажды главный герой. Она, можно сказать, прямолинейно сентиментальна. Ей - воспользуемся знаменитыми строчками - нравится, что можно быть смешной, распущенной и не играть словами... Все чувства - как на ладони.

Сентиментальность - то, на что откликается зал! Говорят, что сентиментальность - оборотная сторона жестокости. Что же тогда удивительного в том, что публика так отзывчива сегодня на сентиментальные "подачи".

Две самые сильные сцены (не считая парных - Роберта и Патриции) - самые сентиментальные. Прощание с Карлом, машиной, и финал, в котором четыре героя - призраками, воспоминаниями - как бы подымаются с книжных страниц и восходят на своем Карле, выше и выше, на фоне голубого неба, и ветер развевает их волосы и одежды.

Можно и нужно, наверное, говорить о недостатках. О том, что трем товарищам в спектакле недостает мужественности и прошлого. У Ремарка это - люди с биографией, которая не могла "пройти", не оставив отпечатка во взгляде, в повадках, а эти трое - мальчишки... Мужское начало - это то, что нельзя заменить осипшим "посаженным" голосом или чем-то иным, и относится, вероятно, к разряду тех вещей, которые сыграть, не имея того в собственной природе, нельзя. О громком, безоттеночном "фоне" этого многонаселенного спектакля. Шумной служанке Фриде (Дарья Фролова), перебарщивающих с характерностью фрау Залевски (Тамара Дегтярева) и фрау Мюллер (Елена Козелькова)... Что особенно бьет в глаза рядом с тонкими парными, интимными сценами, которые раз от раза становятся все лучше и тоньше. Играют любовь так, как до сих пор умеют играть в "Современнике". Открыто, трогательно. Целомудренно.

Можно ругать теперь Волчек за традиционность, за верность старомодной эстетике, даже за сентиментальность и т.п. Можно все то же самое поставить в плюс: "Современник" верен себе. Вспомнить, что "Современник" - это театр смысла, театр содержания, а не формы (даже когда здесь экспериментировали с формой, содержание все равно не отступало на второй план).

Григорий Заславский
Независимая газета, 05 октября 1999 г.