Столп и утверждение шестидесятничества

Премьера спектакля "Три товарища" в театре "Современник"

Галина Волчек поставила длинный (3 часа 45 минут) и чрезвычайно скучный спектакль. Досидеть его до конца трудно, но надо. Ради финальной мизансцены. Она такова: после нелегких испытаний, выпавших на долю Роберта и Отто, после смерти Пат и гибели Готфрида все четверо вновь соединяются в некоем метафизическом далеко. Они стоят на красе и гордости "Современника" автомобиле Карл (дар Владимира Каданникова), помост медленно поднимает вверх, волосы героев и шарфик Пат развевает искусственный ветерок, а ослепительно голубой задник создает ощущение, что герои летят по небу. Если не знать контекста, то можно решить, что мизансцену эту придумали Комар и Меламед, вдруг решившие посвятить себя Мельпомене. Но мы-то контекст знаем. Иронии здесь не больше, чем в фильме Георгия Александрова "Светлый путь".

Весь спектакль мучаешься, пытаясь определить его эстетику. Финал ставит все на свои места. Галина Волчек, пусть и неосознанно, создает большой стиль постперестроечной России. Конечно, до шедевров советского официоза ей далеко. И размах не тот, и идеологической базы, которую обеспечивала советская власть, нет (приходится довольствоваться абстрактным гуманизмом), но формальные признаки означенного стиля все же налицо. Во-первых, все - за исключением Чулпан Хаматовой (Пат) да, пожалуй, Авангарда Леонтьева (Хассе) - играют скверно. То есть не то чтобы непрофессионально, а как-то уж очень фальшиво. Во-вторых, мелодраматизм мирно уживается у Волчек с социальным пафосом. Вытесненные на узкую полоску авансцены - всю остальную сцену занимает огромная металлическая конструкция с лестницами (художник Павел Каплевич) герои то и дело пристально всматриваются в зал, делятся с ним сокровенным и бичуют действительность. К концу зрители понимают:

1. угроза фашизма - это вам не фунт изюму,

2. чтобы победить его, нужно любить друг друга и всем вместе преодолевать трудности.

В-третьих, как и всякое произведение большого стиля, спектакль "Три товарища" эпичен. На это брошены все наличные силы театра, потрачена куча денег и задействована туча статистов. Во время поклонов все они едва умещаются на сцене. Их задача - представлять фрагменты реальности и срезы жизни: то монашки крестятся в верхнем левом углу конструкции, то семейная пара ссорится, то ребенок с воздушными шариками на сцену выходит, то злые фашисты со злыми овчарками. Один раз на подмостках даже появляется клоун, льет бутафорские слезы и тут же отправляется восвояси, за кулисы. Объяснить его неожиданное - ни к селу ни к городу - появление можно только тем, что Волчек помимо Ремарка читала еще и роман Генриха Белля с соответствующим названием.

Наконец, самое главное. Искусству большого стиля совершенно соответствует премьерная публика. Раньше в "Современник" ходила прогрессивная интеллигенция. Теперь номенклатурная аристократия, обуржуазившиеся шестидесятники то есть упомянутая прогрессивная интеллигенция тридцать лет спустя), а также все же надо делать поправку на время) всякие попсовые фигуры вроде Ивана Демидова, Аллы Пугачевой или Валентина Юдашкина. Сидят они смирно и дисциплинированно аплодируют в нужных местах. Этих мест много. Спектакль разбит на короткие эпизоды, и добрая половина из них заканчивается поцелуем Роберта и Пат в луче прожектора. Когда под звуки проникновенной музыки медленно гаснет свет, самый зачерствелый сердцем человек понимает - перед ним не коммерческая дребедень и не формалистская заумь, а искусство с большой буквы. Возвышенное и человечное.

Сказать, что Волчек изменяет современниковским эстетическим принципам, нельзя, ибо трудно определить, в чем эти принципы состояли. "Шептальный" реализм (отечественный вариант неореализма?) с трудом поддается формализации. В питомцах мхатовского гнезда покоряло в первую очередь отсутствие фальши: вышли на сцену вместо нормативных советских героев живые люди - и у зрителей конца 50-х случилось эстетическое потрясение. (А чего тут удивляться - после "Кавалера Золотой звезды" и стихи Евтушенко с пьесами Розова многим казались литературой.) Но такую зыбкую субстанцию, как искренность интонации, ни сохранить, ни передать по наследству невозможно.

То, что "Современник" превратился в свою противоположность, - вещь в общем обычная. Ее при активном содействии властей в свое время и театр с чайкой на занавесе не избежал. Теперь история завершила очередной круг. "Современник", некогда родившийся на противодействии МХАТу 50-х, ныне сам занимает его нишу. Такая ниша вообще редко пустует. Вот нишу самого "Современника" в нынешнем театральном раскладе занять, пожалуй, некому.

Марина Давыдова
Время MN, 04 октября 1999 года