В эпоху отчаяния приличествует только юмор

Со дня премьеры "Трех товарищей" по Ремарку в театре "Современник" прошло уже два месяца. Но до сих пор не смолкает шум вокруг этого спектакля. Говорят, есть родина - место, а есть родина - время. "Вечерка" предлагает вашему вниманию рецензию на спектакль Константина Щербакова, у которого с Галиной Волчек одна родина - время.

В студенческие годы "Три товарища" были нашей настольной книгой. Конец 50-х, "оттепель", и голова кругом от первых глотков свободы, случившейся вдруг, подаренной, немыслимой еще несколько лет назад. Раскованная дружественность отношений ремарковских героев и героини, их рыцарская преданность друг другу, культ выпивки, скрепляющей человеческую привязанность, близость - все это представлялось образцом поведения, пребывания на этой земле. Горечь несбывшегося, предчувствие будущего, о котором не хочется думать, а хочется глушить и глушить предчувствие ромом, коньяком, водкой - это воспринималось, пожалуй, абстрактно и почти не имело соприкосновения с собственным душевным опытом. "...Мы живем в эпоху отчаяния. Тут приличествует только чувство юмора". С юмором было все в порядке, а до отчаяния еще далеко. Хотя недремлющий пригляд партии и КГБ мы ощущали на себе постоянно, годы либеральных послаблений исключения не составляли. И о реальности фашизма, тревожно отзывавшейся в книге Ремарка, всерьез не думалось. 58-й год, двадцать лет - какой фашизм?

С первых минут спектакля "Современника" вас схватывает, мгновенно обволакивает атмосфера Германии перелома 20-30-х годов, когда фашисты еще не пришли к власти, но вот-вот придут. Атмосфера, которая вдруг напомнит о себе, отзовется - то тут, то там на пороге нового века. Мельтешение серых теней на фоне улиц, словно пригасших, ослепших, оглохших, будто повсюду упирающихся в тупики. Странное, хаотическое соседство дорогих шуб, то ли своих, то ли краденых, неестественно ярких блесток на одеяниях уличных лицедеев, нищенских лохмотьев, то ли настоящих, то ли фальшивых. Облик времени, воссозданный режиссером, художниками Павлом Пархоменко и Павлом Каплевичем, - когда дьявольская неразбериха ежесекундно чревата взрывом, катастрофой, распадом.

Галина Волчек ставит спектакль об эпохе отчаяния. Об эпохе продажности и предательства, о времени, лишенном душевной устроенности, сострадания, милосердия, о людях униженных, утративших нравственные ориентиры, доведенных до края, черты, и о том страшном, на что эти люди могут оказаться способны. Обращаясь к истории не столь уж давней, постановщик сегодняшних "Трех товарищей" заставляет нас вспомнить, как эпоха отчаяния сменилась эпохой разгула такой сволочи, какой еще не знал мир.

И Галина Волчек ставит спектакль о людях, которые в эпоху отчаяния сберегли верность кодексу личной чести, товариществу. Верность, которая для нас начиналась с замешанной на Ремарке хмельной студенческой дружбы, а уж каким потом подвергалась давлениям, изломам - это каждый про себя знает сам. Здесь, мне кажется, кроется смысл сегодняшнего обращения к "Трем товарищам".

Днем с огнем не сыщешь в сегодняшней нашей драматургии героя, который задумывался бы о человеческом достоинстве, о том, что оно обязывает к противостоянию и что стыдно быть частицею стада. Что ж, пусть выручает Ремарк.

В роли Отто Кестера, бывшего командира роты на первой мировой, старшего из трех товарищей по званию и опыту, Сергей Юшкевич вполне адекватен Ремарку и режиссерской идее спектакля, какой, по крайней мере, она представляется мне. За его немногословием - надежность великодушного, сильного. Привыкшего играть с постылой реальностью, не прячась, на равных, когда понимание товарищества, чести, достоинства как ценностей неоспоримо высших, прошло испытание войной, послевоенной потерянностью, крушением надежд. И не замутилось, не стерлось, и так будет до конца, до последнего часа, сколько бы особи без лиц ни топтались, ни маршировали вокруг. Надо действительно вместить в себя жизнь Отто Кестера, чтобы так сыграть его прощание с "Карлом", еще одним другом, созданием собственных рук, лучшим из лучших, великим автомобилем неслыханных скоростей. Но нужны деньги другу живому, не механическому - Роберту Локампу, чтобы продлить дни любимой, безнадежно больной Патриции.

Отто посидит за рулем - напоследок, недолго, потом выйдет из кабины и раз-другой словно бы ободрит "Карла" легкими прикосновениями - дескать, держись, старина, и пойми, что я не мог поступить иначе, и только когда бесстрастный, рвущий душу голос аукциониста объявит последнюю цену, Отто решительно пойдет прочь... но вернется, чтоб взять забытую шляпу и, захлопнув переднюю дверцу, бросить прощальный взгляд. И теперь уж прочь решительно, не оглядываясь.

Последний романтик Готфрид Ленц - Сергей Гирин несколько теряется в многолюдье спектакля, но он и у Ремарка заметен менее других. А вот Александру Хованскому, играющему Роберта Локампа, надо, пожалуй, еще работать и думать над ролью. Герой, наверное, похож на Роберта, каким был он для нас в наши студенческие годы. Не хватает ему мужской сдержанности, знания и горечи прожитого, того, что изначально было в герое Ремарка (ведь тридцать лет, война за плечами), а нам открылось с годами, после.

Лихорадочный пульс спектакля складывается из множества пульсов, а исполненное тревоги лицо - из множества лиц. Не могу не назвать Тамару Дегтяреву - фрау Залевски, неприступную в своей строгости и добрую беззаветно; Валерия Хлевинского - хозяина кафе Альфонса, трогательно соединяющего в себе грубый, шумный напор, нежность и мужество; Авангарда Леонтьева - жалкого, навсегда испуганного мелкого служащего Хассе, самоотверженно любившего жену и не выдержавшего ее измены; Рогволда Суховерко - профессора Жаффе, скрывающего за профессиональной бесстрастностью свою глубокую драму; Марину Хазову - душевную, сердобольную проститутку Розу... Жертвы эпохи, которых она переламывает, сминает, но только особь в черном плаще, без лица, никто из них в себя не пустил.

Открытие спектакля - Чулпан Хаматова в роли Пат. Я сначала увидел ее на экране, а кинозвезды в театре приживаются редко. Так вот, Хаматова - театральная актриса милостью божьей. Она чувствует и доносит до зала самые мимолетные, потаенные движения чистой, ранимой, чуткой души - все, из чего происходит, слагается зарождение любви, преображение ее во всепоглощающую страсть, панический страх перед симптомами возвращающейся болезни, мучительные усилия, чтоб любимый их не заметил, и мгновения ослепительного счастья перед небытием, когда он не испугался крови, хлынувшей из ее рта, а стал еще преданней и нежнее.

В финале - снова все вместе, три товарища и Пат Хольман, живые, ушедшие. И лучший из лучших, "Карл", великий автомобиль неслыханных скоростей, снова мчит их, улыбающихся, счастливых, навстречу несбывшейся надежде и радости, что была около, очень близко, совсем рядом, да вот не далась в руки. Это про нашу жизнь, многократно покореженную, обманутую, жизнь, из которой один за другим уходили друзья, но только иногда кажется, что они рядом, и "Карл" с нами, у каждого свой. И на самом деле рядом друзья - те, что еще остались. Остались... А осталось оставшимся - не покориться эпохе отчаяния. Не поддаться, не склонить голову. Во что бы то ни стало. Чего бы ни стоило.

Спасибо тебе за этот финал, Галя.

Константин Щербаков
Вечерняя Москва, 8 декабря 1999 года