Актриса Клавдия Коршунова рассказала, почему неинтересно сниматься только ради денег

В широкий прокат вышел фильм «Дубровский» — злободневное переложение неоконченной повести Александра Пушкина на современный лад. Два друга детства ссорятся на пустом месте, после чего один сводит второго в могилу и отжимает у него немаленький земельный участок. Главного героя, мстящего за смерть отца и борющегося за справедливость Владимира Дубровского, сыграл Данила Козловский. За романтическую составляющую фильма отвечала известная актриса Клавдия Коршунова, сыгравшая в картине Марью Троекурову.

— Вы любили Пушкина в детстве?

— Я была, наверно, в восьмом классе, когда отмечали 200-летие Пушкина, которое вылилось в пресыщение его творчеством, все дети его возненавидели. Я сумела оценить его только через какое-то время. Вообще в детстве я мало читала, и сейчас занимаюсь самообразованием, восполняю пробелы. Недавно закончила главные произведения Толстого, Достоевского, а за Пушкина основательно еще не бралась. Думаю, многие мне сейчас позавидовали: сколько у меня еще впереди...

— В «Дубровском» вы играете главную героиню, Марью Кирилловну Троекурову. У Пушкина — это утонченная, романтичная девушка, начитавшаяся любовных романов XVIII века. Сейчас таких книжек не читают.

— По сценарию, Маша училась за рубежом. Мне кажется, дорогой заграничный колледж — вполне адекватный аналог французских романов про любовь. Это воспитание превращает Машу в такую нездешнюю девушку: она выросла в другой культуре и потому отделена от всего происходящего — от отца (бывшего военного), от провинциальной роскоши, от боярского самодурства. Она смотрит на все это с непониманием.

— А как в фильме показана боярская широта? Как понимаю, медведя, которым пугал своих домочадцев Троекуров, в фильме нет?

— Медведя нет, но есть знаковая крайность поступков. Отчаянная ссора, бескомпромиссная вражда. Дубровский, например, создает банду, преступает закон, чтобы отстоять честь отца, помочь людям, оставшимся на улице. Это типичная эмоциональная крайность, которая нам всем присуща — и Дубровскому, и Троекурову, и Маше, и мне. Люблю — ненавижу, все отдам — все заберу. Уничтожаю человека, стираю в порошок, но — продолжаю его любить. Парадокс. Как у Достоевского: «Широк человек, я бы сузил».

— Почему вы решили участвовать в этом проекте? Судя по вашей фильмографии, вы тщательно выбираете роли.

— Я познакомилась с режиссером Кириллом Михановским, и мы как-то сразу заинтересовали друг друга, нашли общий язык. Вообще я могу позволить себе не делать то, что не хочу — мне не нужно кормить семью или снимать квартиру. Хотя был момент, когда я пыталась заставить себя сниматься за деньги, но так и не смогла. Конечно, когда я была помоложе, то участвовала в какой-то ерунде, но это было обусловлено не погоней за деньгами, а интересом: тебе приносят сценарий, и ты еще веришь, что из этого может получиться что-то дельное, тебя увлекает сама перспектива съемок. С опытом начинаешь реальнее смотреть на вещи. А «за деньги» придется просто терпеть и каждый раз вспоминать, сколько именно тебе за это платят.

— А есть режиссеры, с которыми вы будете работать независимо от того, какую роль они вам предложат?

— Да: Коля Хомерики, Лера Германика, Шарунас Бартас. И Ларс фон Триер! (Улыбается.) Первый раз мы с Колей работали на фильме «977», это очень важный для меня опыт в плане понимания себя в профессии. Мне очень дорога и моя дебютная работа в «Солдатском Декамероне» Андрея Прошкина, но тогда я была слишком мала, чтобы хорошенько осознать, что происходит и как мне повезло. А в работе с Колей я уже чуть больше ориентировалась. Тогда поняла, что значит любить кино, съемки, камеру, наслаждаться этим временным отрезком, который начинается словом «Начали!» и закачивается командой «Стоп!». Это стопроцентная магия, и когда ее нет — это тоска. Поэтому так тяжело работать за деньги: ты знаешь, что может быть магия, а тебе предлагают просто продать лицо, нервы и здоровье.

— От чего зависит эта магия?

— В первую очередь от режиссера. Кино — это сотворчество ряда людей, но все-таки режиссер стоит на вершине горы, он задает тон работы. Если кино — это магия, то он — волшебник.

— Вы играете в спектакле «ГенАцид. Деревенский анекдот», который поставил на сцене «Современника» молодой режиссер Кирилл Вытоптов. Как слаженный театральный коллектив впускает в себя кого-то нового?

— Сейчас Кирилл уже член труппы. Сначала он поставил спектакль в рамках нашей лаборатории, потом была постановка «Сережа», сейчас работает над новым проектом. Галина Борисовна Волчек (художественный руководитель театра «Современник». — «Труд») очень прозорливый человек: она умеет собирать «своих» людей, а «чужие» в театре просто не могут удержаться.

— От роли в кино можно отказаться, а в театре, получается, нужно играть, где предложат?

— Артисту вообще не приходится выбирать — сколько бы ни было на свете прекрасных сценариев и чудесных пьес. В театре можно, конечно, закобениться и отказаться от какой-то роли — но это нежелательно. Да и неправильно. Я вот до сих пор играю в массовке в знаковом для «Современника» спектакле «Крутой маршрут», и делаю это любя. В «Пигмалионе» играю горничную с парой реплик. Может, это и не роль моей мечты, но кто-то же должен ее играть.

— Какой спектакль вы сейчас репетируете?

— «Золушку» по киносценарию Евгения Шварца. Ставит Катя Половцева, мы с ней несколько лет назад выпустили «Хорошенькую» на другой сцене «Современника». В наших мечтах — это спектакль для всей семьи, такая детская сказка, необходимая и взрослым. Играю мачеху. Чудесную музыку написал Дмитрий Шуров (пианист, композитор, сотрудничал с Земфирой и «Океаном Эльзы». - «Труд»). Я его фанат: стою за кулисами и пою со всеми. Надеюсь, у нас получится сделать праздник.

— Это современная «Золушка», или будут и кринолины?

— Особых признаков какой-либо эпохи нет — это же сказка, где время очень относительно. Сегодня я мерила красное платье в пол. Без кринолина, но спина открыта.

— А кинопроекты намечаются?

— Есть пара, но пока не буду о них говорить: они еще не подтверждены. Знаете, чем закончилось мое первое в жизни утверждение на роль? За три дня до съемок мне сказали, что участвовать в проекте я не буду. Тогда я училась на 4-м курсе, и это был первый большой урок — я поняла, как эфемерны все наши планы.

— Этот сериал в итоге вышел?

— Да. Вышел и прошел. Все о нем уже забыли. Но мне тогда предложили главную роль, и для меня, студентки, это было огромным событием. Не стоит думать, что сериал — это обязательно что-то проходное. Мне очень дорог «Московский дворик», где я сыграла главную роль. Летом я снялась у Юрия Мороза в 12-серийном фильме «Инквизитор», таком готическом детективе. Недавно закончились съемки телепроекта Леры Германики с рабочим названием «Брачные танцы».

— Для вас существует разница между игрой в театре и в кино?

— В кино есть понятие первого дубля, и оно для меня очень важно. Я не люблю репетировать в полную ногу: только намечаю, но не прохожу по-настоящему, пока не включат камеру. Это позволяет оставить какой-то шанс на спонтанность, сиюминутную реакцию. Главное — подготовить свой организм к сцене, правильно ощутить состояние героя. Если ты все сделал правильно, то организм сам среагирует единственно верно и естественно. В этом смысле очень важно, чтобы сцена была написана хорошо. Иногда читаешь сценарий и понимаешь, что герой в таких обстоятельствах никогда такого не скажет. Отвратительно, когда тебе приходится бороться со сценарием.

— Вы почти десять лет работаете в «Современнике». Не хотели бы куда-нибудь перейти?

— Нет. Я очень люблю «Современник» и предана ему. Хотя пробовала работать в других театрах как приглашенная актриса. В прошлом году в Театре наций играла в спектакле «Триумф любви» по Мариво, и хоть я рада была в нем поработать, но должна признать, что он был катастрофически неудачен. Получила неоценимый опыт и большой урок: то, что кажется сладчайшим куском пирога, может оказываться бочкой дегтя.
Мне нравится то, что происходит сейчас в «Современнике» — «Золушка», «ГенАцид». За роль в «ГенАциде» меня номинировали на премию журнала «Театрал» как лучшую актрису второго плана. Москва театральная — это пространство сильнейших актеров, и даже попасть в какую-то номинацию дорогого стоит. Конкурировать с Кутеповой, проиграть Ахеджаковой — я была в восторге.

— Для вас важно признание?

— Я человек достаточно закомплексованный, и только сейчас, практически к 30 годам, как-то сумела в себя поверить. Долго жила с ощущением того, что я некрасивая и малоодаренная. Не понимала, как меня утвердили в «Солдатский Декамерон». Я боялась сниматься, пряталась за предметы, чтобы камера меня не видела. Мне казалось, что скоро все осознают ошибку и ко мне придет режиссер Андрей Прошкин и с грустным лицом скажет: «Клава, извини, но ты понимаешь...»
Иногда бывают моменты, когда на тебя нападает чувство полного отчаяния, и никто не может разуверить тебя в том, что ты — кусок г...на, ты сам должен взять себя в руки. И вопрос признания — это не просто тщеславие, это необходимая поддержка, подтверждение того, что твоя работа кому-то нужна, что она кому-то нравится.

— Вы читаете отзывы о своих работах?

— У меня были разные периоды. Сначала я постоянно читала, потом испугалась. В «Современнике» есть такая доска, где вешают критические статьи. Я ходила мимо нее, и никакое любопытство не могло заставить меня что-то прочитать. У меня было такое чувство, что если я прочту какой-то негативный отзыв о своей работе, то полностью потеряю ощущение права играть. Сейчас я отношусь к этому спокойнее, поэтому читаю. А кому не интересно, что о тебе напишут?
Вообще, все артисты — достаточно уязвимые и неуверенные люди. Ты трудишься для людей, но никогда толком не понимаешь, угодил или нет, рады зрители или нет. Ты стоишь перед темным залом или перед камерой, за которой уже потенциально есть публика, и иногда хочется прорваться в это пространство, увидеть какую-то благодарность. Она необходима.

Беседовала Елена ИЩЕНКО
«Труд», 11 марта 2014 года