Театральная Москва приняла Стебунова–Цезаря в нашумевшем «Антонии и Клеопатре» Кирилла Серебренникова в «Современнике» больше, чем спектакль в целом. Его Чацкого в спектакле Римаса Туминаса «Горе от ума» отметил Владимир Путин: «Чацкий такой же герой, как Матросов», но Стебунов и сегодня играет Чацкого в заданном режиссером рисунке. Зато своему Тузенбаху в «Трех сестрах» Галины Волчек он сам дает жесткую оценку и не сочувствует своему герою. А широкая публика узнала его по нескольким телевизионным работам: «Смерти Вазир-Мухтара» и «Котовскому».

– Так получилось, что многое в вашей жизни связано с Грибоедовым. Сыграли Чацкого, потом Мальцова в телекино о Грибоедове, от «Современника» до памятника Грибоедову рукой подать.

– И еще я женился в Грибоедовском загсе. Работа над «Горем от ума», над ролью Чацкого была самым волшебным, свободным, интересным временем, проведенным в театре. На репетициях «Горе от ума» я встретил свою жену. Режиссер спектакля Римас Туминас для меня очень важный человек.

– Ваш Чацкий стал больше похож на Александра Матросова, как просил Путин после посещения спектакля?

– Нет, не стал.

– В телевизионном фильме «Смерть Вазир-Мухтара. Любовь и жизнь Грибоедова» вы сыграли секретаря русской миссии в Персии, переводчика Ивана Мальцова, свидетеля на свадьбе Грибоедова. Что вы про него поняли? Он смелый человек?

– Он просто бизнесмен. Он из тех, кто ради карьеры может пожертвовать жизнями детей. Он единственный выжил во время резни, потому что откупился и спрятался в коврах. Спасибо, что рассказал потом о случившемся – о гибели Грибоедова мы знаем во многом с его слов.

– В недавно вышедшем фильме «Дом солнца» Гарика Сукачева у вас роль Малого, который участвует в хипповской демонстрации около Ленинской библиотеки (в жизни она, правда, происходила около посольства США). Вы сами ходите на демонстрации, марши протеста?

– Не хожу. Единственное, когда началось в Цхинвали, я хотел туда лететь. Хотел там быть.

– Многие деятели культуры приходят засвидетельствовать свое внимание процессу Ходорковского–Лебедева, суд сейчас происходит в открытом режиме.

– У меня друга из ЮКОСа 29 декабря посадили на восемь лет строгого режима. Следствие шло два года. Большую команду людей посадили. Кому пятнадцать, кому восемь. Они все виноваты и понимают, за что сидят. Просто за то, за что они сидят, можно заходить в каждый офис и через одного сажать. А так все верно.

– Хипповская философия «Дома солнца» вам близка?

– Нет, совсем. Даже наоборот, отталкивает. Но от работы с Гариком Сукачевым я не в силах был отказаться. Потому что концерт Гарика – это был вообще первый рок-концерт в моей жизни. Они приезжали в Новосибирск когда-то, я купил билет, пива и пошел на концерт. Гарику даже не рассказывал об этом. На пробах в «Дом солнца» я себе не понравился, роли шустрых ребят мне надоели. Но подошел Гарик и сказал: «Что ты отказываешься?» И пошло-поехало. Снимали счастливо и весело, в итоге как домашнее кино. Съезжались, снимали, деньги кончались, разъезжались, потом опять начинались съемки – два года это продолжалось.

– Как-то выходит, что счастливые периоды у вас остались в недалеком прошлом. А сейчас у вас какой период?

– Сейчас период открытий. Учусь режиссуре на Высших режиссерских курсах. Раньше я считал себя киноманом, но сейчас понял, что не знаю о кино ни-че-го. Каждый вечер смотрю кино и с ума схожу, какие были талантливые люди. Очень талантливые. Такого, как Элем Климов, точно уже больше не будет. Герман-старший меня завораживает. После курсовой, которая вроде получилась, мастер говорил приятные слова, но я его впрямую спросил: «Если не можешь снять «Иди и смотри», вообще надо заниматься кино?» Все смутились, потому что «Иди и смотри» Климова действительно такой фильм, который сильно действует на людей. Страшно понимать это, но в кино в каждом кадре виден режиссер. Режиссер может думать, что он актеров снимает, но он снимает себя.

– Надо делать лучшее из того, что можешь.

– Да, да. И хочется где-то найти тот космический резерв, которым обладали поразившие тебя. Сам хочу пока снять легкую и светлую историю. Молодые снимают много депрессухи, склонны к философствованиям, которые выглядят на экране очень тоскливо. Свет и юмор сразу вызывает отклик. Красивое ковыряние в пупке не переношу. Так что диплом будет в духе Иоселиани.

– Кого будете снимать?

– Всех друзей-товарищей. В курсовой снял Машу Машкову и Пашу Басова. В дипломный фильм на главную роль буду искать неактера. И – нужны деньги. Курсовую снимал за свои, больше этого делать не хочу. Был и администратором, и ассистентом по актерам, и реквизитором… Все на энтузиазме. Теперь надо подходить по-взрослому: на площадке все должны быть – и художники, и гримеры, и костюмеры.

– Если вы будете работать как режиссер, снимать фильмы, придется выбрать, в каком вы лагере, михалковском или со всеми остальными?

– Противоборства были всегда. И Сталин еще говорил: будем снимать 10 нужных фильмов в год, но все равно снимали что-то другое. Вы не представляете, в каком количестве фильмов я снялся, которые не вышли и не выйдут никогда. У любого артиста есть пара-тройка таких фильмов. Снялся, заработал – и доволен будь. Может, будет покончено хотя бы с этой ситуацией, когда по бумагам фильм сняли, и он исчез? И это никого не интересует. Купил себе продюсер новый джип – все. Проект состоялся, неплохо. Мне обидно за один фильм Александра Аравина «Мертвое поле», просто замечательный фильм. Снят лет пять назад на деньги Госкино. Даже премьеры в Доме кино не было.

– Что вам интересно в современном российском артхаусном кино?

– Авторского кино у нас нет. Есть одна депрессия. Красиво, но мертво и сухо. Я тут включил старый итальянский фильм «Похитители велосипедов» и выдохнул. Наконец смотрел, чувствовал, переживал. Заставить тебя почувствовать – в этом задача искусства. Человек такая скотина, он хочет чувствовать. Он идет на чувства и не может смотреть два часа о том, как все плохо. Не надо всерьез постоянно говорить о своих переживаниях.

– Есть у вас нравственные табу на сцене?

– С таким вопросом не сталкивался пока ни разу. Если все происходящее оправдано режиссером, если он может убедить, нет вопроса. В «Антонии и Клеопатре» Серебренникова было много шокирующего для кого-то. Но я верил режиссеру и делал то, что он просил. Все зависит от того, кто напротив, кто убеждает. А зритель – человек умный и на раз просекает, имеет ли фишка смысл.

– В «Джентльмене» на сцене сияет растяжка «С Новым 1898 годом». В этот год родился новый театр – МХТ. На ваш взгляд, сейчас есть потребность в рождении нового театрального языка?

– Не знаю. Можете не верить, но я мало хожу в театры. Что до нового языка – возникают же «Практики», «Доки», как в свое время «Современник-2» и подвальные театральные студии. Надо давать людям делать то, что они хотят. Иначе у них развиваются внутренние болезни.

– Есть, на ваш взгляд, современный текст, который, как «Горе от ума», рассказывает про современное общество что-то важное?

– В спектакле «ДжентльменЪ» есть текст в устах персонажа Николая Попкова, когда он говорит о журналистах. Вечно актуальный текст о морали и нравственных пределах. Сейчас я дна в журналистской профессии не вижу.

– Как думаете, в уходе Владислава Галкина, с которым вы снимались в телекино о Котовском, журналисты сыграли большую роль?

– В уходе Галкина сыграл роль сам Галкин. Он очень серьезно относился к тому, что о нем пишут журналисты. Переживал. А надо было «забить». Я вот начинаю заводиться после писанины таблоидов – мне Марина (жена, актриса Марина Александрова. – Прим. ред.) помогает. У нее просто стальные нервы в отношении того, что пишет желтая пресса. Главное, знать, что у тебя все хорошо, а что пишут – не важно.

– Как снимались в «Котовском»?

– Хорошо снимались. Для меня самое главное – рукопожатие. Протягивает ли человек руку, какая у него рука. У Галкина рукопожатие было теплое, сухое, сильное. У меня есть принцип – если известный актер, снимавшийся с тобой, в компании других известных людей делает вид, что тебя не знает, он перестает для меня существовать. Галкин так не делал. Влад здоровался в любой компании и в любых обстоятельствах.

– В каких работах принимали участие в последнее время?

– Сейчас снимаюсь в многосерийном кино о войне под названием «МУР» режиссера Эльера Ишмухамедова. Снимаясь в историческом кино, невольно сравниваешь себя с людьми того поколения. Была у нас сцена зимой, задача стояла довольна простая: мы бежим из точки А в точку Б и растворяемся в лесу, так вот мы нынешние упали через 20 шагов, замученные одышкой, а они в атаку ходили с оружием и со всей амуницией.

– Ваш Тузенбах из «Трех сестер» – представитель военной интеллигенции. Искренний, ранимый, верит, что все будет хорошо. Исчезнувший типаж. Для спектакля «Современника» вы его придумали или имели счастье с кого-то его списать?

– Да ну, о чем вы. Человек все время говорит, что будет работать, а сам палец о палец не ударит. Пять лет сидит, ничего не делает. Все! Зная это, дальше его можно сочинять.

Беседовала Екатерина ВАСЕНИНА
«Театрал» № 5, май 2010 года