МОСКОВСКИЙ ТЕАТР "СОВРЕМЕННИК"
афиша | спектакли | премьеры | труппа | история | план зала
как нас найти | новости | форум "Современника" | заказ билетов
Уильям Гибсон
ДВОЕ НА КАЧЕЛЯХ

Спасти адвоката Райана

«Двое на качелях» — Чулпан Хаматова и Кирилл Сафонов

Пьеса Уильяма Гибсона была первой режиссерской работой Галины Волчек. Премьера 1962 года прожила на сцене «Современника» три десятилетия.

Кончился тот век. Кончилась та страна. Кончилась эпоха сильных женщин, которые все-таки до слез, до воя в подушку в предфинальной сцене, хотели быть любимы-хранимы — и шли ради этого на любые жертвы. Нынешние сильные женщины подставлять плечо, тащить любимого на себе из огня самоедства, из трясин «бла-бла-бла», из затяжной перестрелки с личным комплексом неполноценности не спешат. Да и разучились.

Эпоха драм-романов-разводов, хаотической бифуркации браков, многоугольников, осенних марафонов пришла к новому порядку довольно прочных семей и очень прочных одиночеств.

И кажется: в 2015 году героиня пьесы Гибсона, бумажный солдатик большой любви, вечно открытая донорская артерия сочувствия — персонаж совсем уж невиданный. Тогда она была одна на тысячи, как утверждал растроганный герой. Теперь таких не делают вовсе.

…Но вновь вспыхивают огни большого города, Нью-Йорка 1950-х. Влетает чудо и чучело в мини с кружевной оборкой: то ли юный Чаплин в женском обличье, то ли Одри Хепбёрн, завитая мелким бесом, то ли итальянская цирковая побродяжка Джульетта Мазина.

Зовут ее Гитель Моска. Это сценическое имя! Она танцовщица. И акробатка: потому что работы мало, бери, что дают. И еще немножечко шьет.

Павел Каплевич, сценограф новой версии спектакля, сделал Нью-Йорк «городом-без-кожи». То бишь без стен: сталь конструкций, трубы коммуникаций, мелом очерченные провода, неоновые трубки реклам висят в пустоте, обозначая скелет квартиры, грудную клетку пространства. За сценой визг трафика, скрип тормозов, говор толпы. И в этой стальной грудной клетке героиня Чулпан Хаматовой мечется, словно сердце.

История Гитель Моска и истинного WASP, белого-англосакса-протестанта, адвоката из Омахи Джерри Райана проста. Джерри бежит от распавшегося брака, от холодной красавицы-жены, от работы на процветающую фирму тестя. По сути — бежит от мира, жестко структурированного сословиями, семьями, доходами, работой с 8.30 до 17.00 (ведь еще и 1960-е не начались!). Бежит в Нью-Йорк, где у него нет лицензии адвоката, денег, короткого поводка семьи и карьеры. Пропадает на чердаке, на бугристой кушетке, купленной у Армии Спасения за восемь баксов. Жалеет себя, как умеют себя жалеть очень благополучные люди после первого нокаута.

И в большом городе встречает эту беззаконную, безбашенную комету. Совершенно не своего круга! (Одно имечко для 1950-х чего стоит: польско-еврейская фамилия Москович, решительно, как юбка, обрезанная до кокетливого итальянистого псевдонима.) Совершенно неподвластную жесткому социальному коду и этикету его прежней семьи. Совершенно одинокую. Смешную, нелепую, жалостливую, кокетливую, прелестную… Готовую просто взвалить его беды на себя!

Кстати: об адски сложных отношениях Джерри с женой и тестем Гитель и зритель узнают всё. О прошлом Гитель — ничего. Совсем. До финала. Хотя у польско-еврейской девушки 1950-х, абсолютно одинокой в Нью-Йорке и во Вселенной, прошлое могло быть любым. Вплоть до спасения из расстрельной ямы, бегства из гетто, шрама от лагерного номера на руке.

Но уж так они оба устроены… Если шрам и был: Джерри не заметит, а Гитель не скажет.

На этот спектакль Москва пойдет косяком: и правильно сделает. Пойдет, чтоб следить — два действия и без малого три часа — за жестом, за взмахом точеной ножки, за батманом у жестяной плиты, где, пока хозяйка крутилась, мерзким образом вскипело-убежало молоко. За актерской игрой Чулпан Хаматовой и Кирилла Сафонова — очень высокого качества. За тонкой мимикой отношений мужчины и женщины: приручения и борьбы, слепоты и нежности, бесцеремонности и высшей интуитивной точности любви. Следить за тем, как самопожертвование расслабляет возлюбленного, а слабость и уязвимость «собирают» его и делают мужчиной. За бесконечной цепочкой, перламутровыми переливами, переходами настроений и состояний — от мюзик-холльного кокетства по телефону до грани жизни и смерти. За историей любви: вот так, по-детски: «А он что?» — «А она что?»

И — еще раз — за качеством актерской игры. Легкой, пестрой, виртуозной.

«Современник» всегда был «театром для людей» (по старой формуле Джорджо Стрелера). И в новой версии вечного спектакля остался таковым. Подзабытая (возможно, чуть обветшавшая) пьеса Гибсона, оказывается, жива и в XXI веке. Наш смех и наше участие — свидетельство тому.

Особенно в финале. Гитель (понятное дело, одна) сидит на кровати, судорожно сжимая подушку. На грани рыдания, вопля, полураспада, депрессии, желтого дома имени Бланш Дюбуа. Силится улыбнуться: надо жить, надо жить… Отчаянно, как жеребенок, машет кудряшками, чтоб стряхнуть слезы с глаз. Ночное море большого города шумит вокруг нее, как вокруг утопающей.

И вновь она похожа на Джульетту Мазину, клоунессу-подранка. А ее улыбка, исторгнутая из себя отчаянным усилием сильной, действительно очень сильной женщины, — на улыбку Кабирии в последних кадрах классического фильма.

С тою разницей, что здесь между актрисой и зрителем нет экрана. И эта мучительная улыбка всякий раз рождается на твоих глазах — в Москве, на Чистопрудном бульваре, зимой 2015 года.

Елена ДЬЯКОВА
«Новая газета», 23 января 2015 года

ИГРА В ДЖИН
Вернуться
Фотоальбом
Программа

© 2000 Театр "Современник".