Версия для печати

Чадра и камуфляж

Чулпан Хаматова и Сергей Шакуров сыграли Клеопатру и Антония
Кирилл Серебренников решил ни много ни мало столкнуть на сцене две цивилизации – восточную и западную. И попытался осовременить «Антония и Клеопатру» Шекспира в духе телерепортажа.

Скрытая камера фиксирует страстный клубок тел – собирает компромат на высокопоставленного военного. Солдаты смотрят, не отрываясь, проклиная обабившегося военачальника Марка Антония. Мерный голос через репродуктор ведет урок некоего восточного языка – как поздороваться, заказать еду, попросить о помощи, если пропала твоя жена...
Восточные фразы звучат неразборчиво, и римские (российские ли, натовские – в общем, европейские) солдаты пропускают эти уроки мимо ушей: больно хлопотно постигать тех, чью территорию вы взяли под контроль.
Бывалый вояка Марк Антоний (Сергей Шакуров), что нашел свою душу – Клеопатру (Чулпан Хаматова), вернувшись в Рим, вынужден играть по правилам мальчишки Цезаря (Иван Стебунов) с душою клерка.
До известного момента он терпит эти правила, даже женится на сестре Цезаря Октавии с внешностью дорогой секретарши (Мария Аниканова), пока молодцы Цезаря не закалывают по-подлому, столовыми ножами за накрытым столом, боевого командира Помпея (Артур Смольянинов), который сторговался с римскими федералами и приехал подписывать мирный договор.
С шекспировским «Шамилем Басаевым» Марк Антоний явно служил когда-то в единой армии. И теперь ему легче вступить с ним в открытый бой, чем узнать, что он оказался невольным сообщником подлого убийства. Марк Антоний рвет повода, возвращается к своей Клеопатре, дарит ей, как дорогой бриллиант, заведомо проигрышное морское сражение (слишком уж красиво трепещут на ветру ее бирюзовые шелка), проигрывает его и… далее по тексту Шекспира.
Фантазию Кирилла Серебренникова часто зашкаливает. Чего стоит хотя бы Прорицатель (Сергей Епишев) с метровым фаллосом: тронь его – и Прорицатель, вздрогнув, начнет вещать в экстазе.
А когда Антоний отправится в Рим, Прорицатель заговорит пушкинскими строками «Чертог сиял...», намекая, что Клеопатра в отсутствие Антония времени даром не теряла. Режиссер точно боится в какую-то минуту остаться неинтересным, неактуальным, неизобретательным – и обставляет действие с той плотностью, с какой жители хрущоб захламляют свои жилища, боясь выбросить лишнее.
Вот, скажем, придумал хорошую (в духе Карбаускиса) сцену, где дух Антония в виде старика-сторожа в телогрейке приносит Клеопатре ядовитую змейку Клеопатру (или попросту зеркало) в ведре. Принес, пошутил с царицей – а та вдруг поняла, кто зовет ее, и облегченно просияла: «Да-да, любимый, иду к тебе!» Так нет же, сочинил ей смерть – долгое обертывание в золотую фольгу. Тут может быть хоть десять исторических оправданий, а сцена потерялась.
Однако Чулпан Хаматовой удается доказать, какой Клеопатрой она была бы в идеале. Идеальной! Страстной и бесстрашной. Разбудившей свои восточные корни, до поры скрытые под европейским обликом. С упоением играющей обольстительницу и всерьез уходящей в предельное страдание, в ахматовский стоицизм достойно принятого поражения.
Что ж, спасибо за попытку.

Ольга ФУКС

«Вечерняя Москва», 4 октября 2006 года