Лоскуты да тряпочки

Николай Коляда поставил в "Современнике" "Селестину"

Это собственное сочинение драматурга Николая Коляды по мотивам пьесы испанского драматурга ХV века Фернандо де Рохаса. И это очередная его попытка стать режиссером.

Историю для этого он выбрал любовную и трагическую. Юноша любит девушку, девушка поначалу и слышать о нем не хочет, а потом влюбляется так, что жить без него не может. Способствует этому сводня и колдунья Селестина. За свои старания она получает щедрое вознаграждение от юноши. Далее умирают все. И Селестина (от рук слуг, позарившихся на ее богатство), и юноша (ему мстят за гибель Селестины), и девушка, покончившая с собой, как Джульетта, при виде бездыханного тела своего возлюбленного.

Селестину замечательно играет Лия Ахеджакова, спасая все огрехи режиссуры, Галина Петрова для роли племянницы Селестины находит колоритные краски, и Мария Аниканова в образе влюбленной девицы хороша, как Орнела Мутти, на которую очень похожа молодая актриса. Испанским страстям они (и все остальные персонажи) предаются в костюмах, вязанных как лоскутные половики (художник Владимир Кравцев). Их очень интересно в особо затянувшиеся сцены разглядывать. Время от времени любопытно слушать изречения типа: месть дает мимолетную радость, а милосердие — вечную; женщина женщину всегда перехитрит; а для ребенка всегда найдется кусок хлеба и кровать. Трогательно наблюдать за исполнением знойного испанского танца с ложками вместо кастаньет. Чтобы отметить другие достоинства спектакля, надо сильно изощриться.

А Джульетта пришлась к слову не случайно. Двумя неделями раньше Коляда показывал свой спектакль "Ромео и Джульетта" Екатеринбургского театра драмы. Сделанный почти в тех же декорациях (доски на сцене у него, кажется, становятся навязчивой идеей) и с повторяющимися мизансценами так, что Шекспир и Фернандо де Рохас оказываются похожи, как близнецы-братья. Это вообще характерный признак творчества Коляды: смотришь его спектакль в первый раз, все умиляет и трогает — как все чудно и наивно. Во второй — настораживает. А после третьего кажется, что идет одна и та же бесконечная история, и что для Коляды нет никакой разницы, себя он ставит, Шекспира или испанского драматурга в собственной версии.

Во всех случаях он очень любит выстраивать актеров в шеренгу и заставлять долго маршировать под музыку. Занимать их руки чем-то независимым от текста и совершенно необязательным по сюжету. В "Ромео и Джульетте" герои с маниакальным упорством рвут фантики, плюют на них и лепят себе на лбы — такие они по-детски непосредственные. В "Селестине" режиссер дает им в руки тряпки, и за время спектакля они рвут километры ткани на лоскутки. При желании можно дать и этому объяснение. Но множество лишних деталей и бесконечных проходов по сцене под музыку — это не стиль. Это беда. Голого дилетантизма и энтузиазма, на котором вместо роковой любви ХV века оказался воспет тяжелый труд современных лоскутниц. Но стоило ли для этого переписывать испанца?

Ирина Корнеева
Время МН, 19 апреля 2002 года