Версия для печати

Бесы попутались

В спектакле Анджея Вайды

Премьера в "Современнике" вряд ли пагубно отразится на репутации польского режиссера Анджея Вайды - репутация эта слишком серьезна и общеизвестна. Однако десяти минут новоявленных "Бесов" достаточно, чтобы сказать: это очень слабый спектакль. Последующие три с лишним часа убеждают в этом окончательно и бесповоротно - при всем уважении к Анджею Вайде и созданным им 30 - 40 лет назад киношедеврам.

В программке к спектаклю есть довольное обширное письмо Вайды к зрителям. В нем изложены мотивы, заставившие режиссера в очередной раз обратиться к роману Достоевского, который Вайда уже адаптировал как для сцены (в Старом театре Кракова), так и для экрана. Мотивы эти правильнее было бы назвать не художественными, а скорее общественно-политическими или просветительскими. "Здесь, в Москве, - пишет Анджей Вайда, - меня часто спрашивали, может ли искусство играть какую-либо роль в жизни общества. На этот вопрос я всегда отвечаю "да", имея в виду "Бесы" Достоевского. Разве жизнь в России не потекла бы иначе, если бы эта книга не была вычеркнута и выброшена не только из библиотек, но и из голов многих поколений? " Впрочем, Вайда называет и другую причину появления спектакля: ему важно было услышать "неповторимый русский язык Достоевского". От которого в новых "Бесах" осталось, в общем-то, не так уж много.

Вайда использовал инсценировку Альбера Камю, которую сначала, разумеется, перевели с французского на польский, а уже с польского снова на русский. При всей аккуратности этой работы текст, звучащий со сцены, напоминает подстрочник. И ладно бы, когда б сам спектакль не был похож на школьную хрестоматию.

Пустой наклонный помост на фоне задника с нарисованным хмурым небом (художник Кристина Захватович), постоянные инфернальные подвывания и подхихикивания на фонограмме (композитор Зигмунт Конечны) и символические черные фигуры, участвующие в действии на правах работников сцены, сразу дают понять, что бесы тут как тут. Если нужно изобразить унылое жилище Лебядкиных, Кириллова и Шатова, сцену разгораживают серыми ширмами. Если действие переносится в дом Ставрогиных, ширмы быстро заменяются белым диваном и креслами на выгнутых ножках, а из-под колосников спускаются люстры. При появлении же действующих лиц (общим числом 27) возникает удивительное ощущение, что все они совершенно плоские, вырезаны из картона и приводятся в движение веревочками, которых не видно только из-за чрезвычайной их тонкости. Признать это сознательным приемом не получается, потому что Вайду, во-первых, трудно заподозрить в формализме, а во-вторых, совсем непонятно, зачем ему такой прием нужен. Есть, правда, среди этих фигур и один более-менее живой персонаж - капитан Лебядкин (Сергей Гармаш) : эпизод, в котором он рассказывает басню про таракана, находит самый искренний отклик в зрительном зале.

Несколько иначе выделяется в спектакле фигура Ставрогина: Владислав Ветров играет его натуральным Мефистофелем. Неясно при этом только одно: если Ставрогин достиг таких высот в бесовской иерархии, отчего ж в конце повесился? Навряд ли оттого, что совесть замучила. Скорее потому, что логика и мораль в новом спектакле уживаются с большим трудом.

Возможно, Анджей Вайда полагает, что довольно большая часть публики, пришедшей на его спектакль, роман "Бесы" не читала, а значит, надо первым делом ознакомить ее с кратким содержанием, пока что не вдаваясь в характеры действующих лиц. И от этого жизнь в России уже как-нибудь улучшится. Тем более что "Современник" собирает на свои премьеры видных представителей российского истеблишмента и, стало быть, обладает очень целенаправленным воздействием на умы.

Олег ЗИНЦОВ
«Ведомости», 18 марта 2004