Версия для печати

Даешь шекспиризацию страны!

Кирилл Серебренников поставил "Антония и Клеопатру"

Спектакль Кирилла Серебренникова "Антоний и Клеопатра" в "Современнике" был обещан еще весной - на фестивале "Черешневый лес". Тогда его выпустить не успели - слишком много времени, по словам его создателя, занимала работа по обживанию смысла.
Понять эту задержку теперь вовсе не трудно. Обжить тот смысл, который предлагают Серебренников и его соавтор драматург Олег Богаев, довольно трудно. Во-первых, им обоим нужно было перелопатить огромные слои шекспировского текста, выжать из него стремительные эпизоды, в которых бы отразился наш век. История страсти Антония и Клеопатры для них - не самый главный повод поговорить о войне и власти, о цинизме политиков, вершащих судьбы мира. Следы этого сумбурного монтажа скрыть не удалось.
Вот Антоний бросает Клеопатру и мчит в Рим, вот он внезапно женится на сестре Цезаря Октавии, вот он так же внезапно бежит от нее в Египет к Клеопатре, вот так же внезапно бросает ей обвинения в предательстве, а потом - так же внезапно сливается с ней в прощальном страстном объятии. Для того чтобы сделать эти стремительные превращения полными значения и эмоциональной силы - их нужно таковыми осознать самому режиссеру. Но в том-то и загвоздка, что для него они неважны.
Важно для него другое. На основе шекспировского сюжета он рассказывает историю о трудностях - нет, более того - невозможности перевода. Не переводится, по Серебренникову, язык чувств на язык политики, язык одной культуры на язык другой.
Не случайно зеркало сцены обрамляют две стеклянные будки для переводчиков, и в них комментирует происходящее безногий гонец в камуфляже (Артур Смольянинов сыграет здесь еще и убиенного "террориста" Помпея, внезапно объявившего Риму войну и холодно убитого в ресторане яппи из окружения Цезаря).
Сразу скажу, что в финале эти стеклянные будки будут перевернуты и превращены в музейные египетские саркофаги, чтобы "похоронить" там доспехи Антония и золотые ризы царицы Клеопатры. Эти двое и становятся главными жертвами исторической "необходимости", тотального террора, навязанного циничной и анонимной властью сразу и Востоку, и Западу, и Северу, и Югу.
Еще один знак тотальной непереводимости цивилизаций и культур - это звучащие в интермедиях между картинами диалоги из аудиокурса арабского языка. Сначала они выглядят безобидно и учат нас простейшим ситуациям знакомства и мелкой торговли. Но раз за разом их содержание становится все серьезнее, пока мягкие голоса дикторов не предлагают нам выучить, как звучит крик о помощи, боли, одиночестве и страхе смерти.
Художник Николай Симонов предстает здесь мастером трагических обобщений. Сочиненное им пространство пронизано, прошито насквозь металлическими листами-завесями, которые со всех сторон сдвигаются все ближе и ближе, сжимая зеркало сцены до маленького кусочка, в котором сияет ясное голубое небо, а потом и вовсе съедая его чернотой.
Военный до мозга костей, немного заторможенный старорежимный Антоний - Сергей Шакуров (в зале рядом женщина восторженно шепчет: "Смотри, как он похож на Брежнева") ясно противостоит в спектакле вертлявому яппи, Октавию Цезарю (Иван Степунов) - образу современного политика - в окружении сподвижников "в штатском", мастеров бесшумных убийств.
Серебренникову доставляет явное удовольствие провоцировать публику схожестью своих героев с персонажами современной политической сцены - не случайно его Помпей похож на террориста Радуева, а Цезарь - и вовсе на президента РФ. С такой же шокирующей откровенностью (говорят, худсовет "Современника" замер от ужаса) они с Симоновым уподобили декорацию второго действия страшному спортзалу бесланской школы.
Но обшарпанные стены с остатками баскетбольных сеток, как и Клеопатра (Чулпан Хаматова) в хиджабе - только знаки современности, разлагающейся в тотальной войне цивилизаций.
Знаком, пустым, лишенным эмоционального содержания, становится в спектакле Серебренникова почти все, и - главное - любовный дуэт Антония и Клеопатры. Если вы попросите меня рассказать, что же именно случилось с этими двумя людьми, попавшими в жернова политических страстей, я не смогу вам ответить. Не знаю. Как не знает этого, кажется, и сам Серебренников, уверивший себя, что острый социальный театр - это вызов эпохи, и именно он должен ответить на него. За рамками его возможностей остаются главные загадки шекспирова творения - тайны человеческих страстей в предлагаемых - пусть самых страшных и реальных - политических обстоятельствах. Обстоятельств у Серебренникова много, а вот страстей совсем нет.

Пиджак для Цезаря
Кирилл Серебренников, режиссер
- Ваш спектакль "Антоний и Клеопатра. Версия" в "Современнике" заставляет задуматься о трагических событиях мировой и отечественной истории. Но насколько важна для вас связь с сегодняшней политикой?
- У нас все одеты в современные костюмы не потому, что мы все желаем перенести в современность, это просто такая традиция играть Шекспира в современных костюмах. Ничего нового мы здесь не открываем. Но как только появляется Цезарь в современном костюме, все говорят: "Путин! Посмотрите, это же Путин!" А для этого нет никаких оснований, там ничего про это нет. Речь идет об абстрактной власти, о том, как и что мы говорим о природе этой самой власти. Не нашей с вами, а о власти, которая сталкивает народы, о тех политиках, которые сталкивают людей лбами. Это история про то, как в мире воюющем побеждает цинизм, побеждает клика Цезаря, побеждают люди, которым плевать - любовь или нелюбовь, Восток или Запад, христиане или мусульмане, им плевать. Они сталкивают цивилизации лбами для получения своей выгоды и на этом наваривают какие-то дивиденды. Если говорить про эту политическую линию, которая есть в пьесе, то она развита у Шекспира очень мощно, мы ее тоже посчитали возможным оставить. Хотя от этих сцен осталось где-то 50%. У Шекспира этого намного больше, чем у нас.
- А время аллюзий на сцене вообще прошло?
- Нет, оно не прошло ровно потому, что именно желанием находить эти аллюзии и питаются некоторые умы. Но мы ведь не отвечаем за чужие сны.

Алена КАРАСЬ

«Российская газета», 4 октября 2006 года