Версия для печати

Неистовый Виссарионыч

"Сон Гафта", пересказанный Виктюком. Театр "Современник"

Тема Сталина второй раз за последнее время заявлена в "Современнике". Два сезона назад был поставлен "Полет черной ласточки", где Иосифа Виссарионовича сыграл Игорь Кваша. А теперь высказался Валентин Гафт, причем силами собственного сочинения. Гафт, известный своим талантом версификатора, написал в стихах пьесу о Сталине. Поставить ее решился Роман Виктюк. Партнерами артиста на сцене стали Александр Филиппенко и молодой Максим Разуваев. Филиппенко достались роли нашего неистового "историка" Эдварда Радзинского, "дежурного по стране" сатирика Михаила Жванецкого, коммунистического лидера Геннадия Зюганова... Максим Разуваев подкидывает реплики как бы из сегодняшней толпы. Впрочем, здесь все - не совсем роли, тем более персонажи, в том числе и сам Сталин, от имени которого выступает Гафт. Сон, в котором вождь явился сначала автору пьесы, затем в архив, где корпит Радзинский, а потом вообще произвольно, в некоем спиритическом духе Сталин беседует с маршалами, писателями, артистами, с композитором Шостаковичем да и с самим собой, вроде бы диктует необязательность жесткой фабулы или хронологии эпизодов. Художник Владимир Боер воздвиг на сцене что-то невообразимое - некий склад, загроможденный советскими плакатами и картинами, а также и бункер - с лязгающим металлом дверей, с плоскими жестяными фигурами без лиц и с алой бархатной трибуной в самом центре, что называется, событий. Вся эта сценическая атрибутика как будто нарочно тычет зрителю в лицо образчики давно отживших не только эпох, но и манер театрального высказывания. И когда в самом финале на сцене появляется гигантский кирзовый сапог, невозможно сдержать возгласа: вот единственный всеобъемлющий образ! Вся предыдущая исповедь выдающегося артиста должна была идти в сопровождении одного этого сапога, и ничего более не требовалось.

Хотя, по гамбургскому счету, этот спектакль разумно будет вывести за пределы театрального анализа - он его, увы, не выдерживает. Даже знаменитый гафтовский стих то и дело сбоит и спотыкается о невидимые препятствия. Само же, скажем так, драматургическое развитие тем более напоминает езду по ухабам и рытвинам.

Но, повторяю, не в этом дело.

Есть в тексте такие строки (не ручаюсь за точность): "Молчит страна, как в доме мебель. Поставят как, так и стоит". Представители же гафтовского поколения, по крайней мере, лучшие из них, молчать не желают, не привыкли. И говорят на тему, которая у этого поколения ноет, как фантомная боль. Сталин не дает им покоя, притом не только поколенческой памятью реальных событий, но постоянной потребностью сопрягать прошлое с сегодняшним днем. "Я дьявол или Бог?" - вопрошает Гафт - Иосиф Виссарионович и сам себя, и своих собеседников. Ответа пьеса, разумеется, не дает. Но как вам такие строчки: "В России каждый Президент есть Генеральный секретарь"? Или "Вам нравится в моей быть власти". Одним словом, Сталин вечно жив и, что еще важнее, - значителен, противоречив, даже разъедаем мучительной рефлексией. Вот вам и отрыжка. От безответственной перестроечной болтовни, превратившей было страшную и сильную политическую фигуру в смешного ублюдка, недоноска, абрека с одной извилиной, и т.п. А затем - от позднейшего отрезвления, в процессе которого усатая физиономия не сходит с телеэкранов и усилиями отнюдь не глупых людей приобретает черты великомученика идеи, эффективного менеджера и проч. Вот и у Валентина Гафта, которого невозможно заподозрить в тоске по сильному политическому авторитету, тем не менее возникает притягательная и даже страдающая фигура. Видимо, поэтому наш резвый историк Радзинский, да еще усиленный актерской подачей Александра Филиппенко, выглядит злой карикатурой. Вот, дескать, какой ты теперь смелый - роешься в архивах, трещишь на всю страну, а как явился я к тебе собственной персоной, так тебя и медвежья болезнь одолела. Зюганов, тот в спектакле и вовсе - китайский болванчик. Так и подумаешь, вопреки желанию: вот кто у нас теперь подхватил знамя идеи, во имя которой растоптаны миллионы наших с вами соотечественников да и попросту родственников.

Беда в том, что усмешка в адрес нескладного и путаного, запоздавшего со всех точек зрения, гафтовского сочинения равносильна тому самому цинизму, который не может себе позволить ни один порядочный россиянин. Потому что пепел сталинских деяний долго еще будет стучать в каждое нормальное сердце соотечественника, вне зависимости от его реального возраста. И потому, что уважение к талантливому артисту Гафту, к самой его личности в нашем искусстве все же сильнее конкретных, нынешних "эстетических" впечатлений.

Но беда одновременно и в том, что наши шестидесятники - единственные в нынешнем самодовольном и алчном обществе потребления упорно звонят в старый колокольчик. Гражданская тревога, весьма обоснованная в принципе, не дает им спать по ночам. Но приходящая им на ум аргументация, а также средства ее выражения давно и безнадежно не работают.

На премьере в зале "Современника" сидит в партере вчерашний да сегодняшний истеблишмент и сыто аплодирует именитому артисту, отчаянно выплеснувшему на сцену свою неугомонную гражданскую боль. Именно в этот театр более, чем в другие, нынешняя кремлевская власть имеет обыкновение ходить на премьеры, да и на "семейные" торжества захаживает, чай пьет по-домашнему. В эдаком свете пассаж "И неминуема расплата, поскольку я всегда в Кремле" выглядит как неопасная детская шалость, или как напрасный труд идеалиста.

"Современник", полвека назад родившийся в России больше, чем театром, не возрождает ныне жанр политического спектакля. Как, впрочем, и все остальные наши театры, не имеющие столь отчетливой гражданской истории, потеряли вкус к этому, признаться, весьма сомнительному жанру. Так что гордиться "Сном", с этой точки зрения, тоже не стоит.

Однако когда под занавес на поклоны выходят три очень талантливых, очень много сделавших в своей жизни человека (артисты Гафт и Филиппенко с режиссером Виктюком), все равно хочется им похлопать. Хотя бы за то, что вместо самовлюбленной, упитанной попсы они предложили нам это ни с чем не сообразное сочинение. Даже если путь их пролегает в историко-эстетических потемках, они пытаются проделывать в них честные шаги.

Наталья Каминская
«Культура», 12 – 18 февраля 2009 года