Версия для печати

Передовики угарного труда

Михаил Ефремов реализовал свою давнюю мечту — поставил практически неизвестную у нас пьесу Андрея Платонова "Шарманка".

Шершавый, выморочный язык Андрея Платонова как нельзя точнее передает все надежды, обольщения и завихрения послереволюционных лет. Однако полюбить Платонова трудно, прочесть же его пьесы до недавнего времени было просто негде. Михаил Ефремов утверждает, что прочел "Шарманку" еще в 87-м, в машинописной копии. Тогда, как говорит господин Ефремов, он на нее и "запал" — так крепко, что двадцать лет спустя сумел заразить своей любовью Галину Волчек.
Роль платоновского героя, заведующего коопсистемой отдаленного района товарища Щоева — упыря, обворовывающего пайщиков и плачущего о судьбах мира, играет Никита Высоцкий, бывший сокурсник и соратник Ефремова по недолго прожившему "Современнику-2". Играет этаким былинным богатырем: то вяло-задумчив, то вдруг расправит плечи и кинет клич чиновникам, декламируя как стихи: "Дайте, дайте мне бумажек подписаться: / Скучно чего-то сейчас на свете",— почти с той же страстью, с какой его отец врывался на сцену "Таганки" с монологом Хлопуши.
Помощник Щоева Евсей в исполнении Артура Смольянинова — маленький, скрюченный, с гладко зачесанными волосами и услужливым блеском в глазах — отродье всех бюрократов разом. Вообще, острая сценическая форма очень подходит Платонову, чья "Шарманка" — не только Крученых, Хлебников и Хармс, взятые вместе, но и социальная сатира, звенящая такой безысходностью, рядом с которой меркнет даже "Самоубийца" Эрдмана. К сожалению, жанром социальной сатиры господин Ефремов не владеет. Искренне упивающийся платоновским текстом, он в чем-то подобен герою пьесы, полагающему, что авторучка иностранного профессора (прибывшего к нам, чтобы купить ударную душу советских людей) сама знает, что писать. Так и господин Ефремов просто ставит пьесу, полагая, что она сама сыграется.
Режиссура "Шарманки" отдает концом 80-х. В спектакле чувствуется веселый мальчишеский азарт — в том, как часто и лихо используются спецэффекты — дым на сцене стоит столбом. И в том, как подобраны исполнители: помимо Никиты Высоцкого появляется давний друг Михаила Ефремова — шеф-редактор ИД "Коммерсантъ" Андрей Васильев в роли агента совхоза. Одетый в летный шлем и кожанку, он выезжает на сцену в металлической клетке (местное средство передвижения, придуманное художником, тоже давним другом Ефремова, Евгением Миттой) и спрашивает осипшим от забот голосом, не видали ли сбежавших из совхозного птичника кур и прорвавших плотину рыб.
К тексту в спектакле, несмотря на озорство, относятся бережно, а вот контекста нет вовсе. Герои Платонова кажутся клоунами, затерянными в безвоздушном пространстве. Ни черный экран (экран и квадратная железная клетка — явный намек на "Черный квадрат" Малевича), транслирующий кадры советской хроники, ни составленный Александром Кабаковым и приложенный к программке "Словарь социализма", разъясняющий термины совновояза, не могут заставить зрителя поверить, что за спинами пайщиков из кооператива Щоева — миллионы голодных. А когда Полина Рашкина, играющая юную культработницу Мюд, встав на стул, поет под шарманку про грядущее торжество социализма, плачет от ее жалостной песни только товарищ Щоев, а зрители ждут очередной веселой реплики вроде: "Эх, женщины, отчего вы толстые снизу, а не сверху?!"
Впрочем, в самом финале режиссер все же отходит от буквы автора и отваживается на некий символ. Служащие кооператива, ликвидированного, поскольку "в подпочве обнаружен газовый угар", уезжают со сцены, корчась в железной клетке — то ли, как велел Щоев, занялись самобичеванием, то ли впрямь угорели. Из темноты тогда возникает огромный коровий скелет. Скелет поднимает голову и протяжно воет, оплакивая себя, текст, театр, актеров, зрителей и всех членов нашего бескрайнего, никаким реформам не поддающегося кооператива.

Алла ШЕНДЕРОВА

«КоммерсантЪ», 28 мая 2008 года