Версия для печати

В ОТСУТСТВИИ ЛЮБВИ И СМЕРТИ.

"Три сестры" в "Современнике"

Очередная победа Галины Волчек - победа над временем. Мост, перекинутый через сцену, образ которого забрезжил еще в "Трех товарищах", соединил века и тысячелетия, в который раз убеждая нас в том, что человечество не стало лучше, но и не потеряло веры в то, что когда-нибудь оно все-таки станет лучше. На вопрос "Зачем мы страдаем?" - на протяжении ста лет существования чеховской пьесы пытались ответить мильоны юных и не очень юных сестер, когда под звуки изломанного военного марша они вглядывались в грядущее сквозь застилавшие их глаза слезы, ответ предполагался где-то рядом, но ухватить его за хвост оказалось столь же невозможно, как удержать в небе след от самолета. Все рассыпается и тает, и смысл жизни по-прежнему кроется в банальностях, которые наполняют нас, как гелий воздушные шарики. Если "Три сестры" Ефремова - спектакль о смерти, то "Три сестры" Волчек - спектакль о любви. Безжизненность ефремовской лебединой песни в "Современнике" отдается пронзительным отчаянием одиночества. Уж сколько их упало в эту бездну! – но жизнь, как и история ничему не учит, и все повторяется снова. И восторженная невинность и наивность Ирины - Чулпан Хаматовой, и обреченная влюбленность Маши - Ирины Сенотовой, и вызывающий консерватизм Ольги - Ольги Дроздовой. Среди них трудно обнаружить главную героиню, их судьбы и слезы сплетаются в тугой запутанный комок детских обид, смертельных утрат, самоуговоров и самооговоров, они мечутся между землей и небом, и их общая душа вот уже сто лет не может обрести покоя, раздваиваясь и растраиваясь под пилой времени. Появления каждого персонажа ждешь с любопытством - а какой он здесь? На кого похож? Кого повторяет? Кого продолжает? Нынешние чеховские герои тащат на себе груз предыдущих поколений без стыда и надрыва, с какой-то естественной светлой легкостью, предполагающей абсолютную доверительность. Вершинин Сергея Юшкевича слегка стесняется своего военного мундира и боится признаться в том, как ему здесь хорошо. Он ироничен и доверчив одновременно, он весь переполнен нежностью, слегка соприкасаясь рукавами и руками. Любовь – играется почти в открытую, любовь, лишенная страха. Они не крадут ее у времени, они глотают ее торопливо и жадно, забыв о долге и стыде, с первого взгляда понимая ее обреченность и невозможность. Монологи взлетают к небу, шурша юбками как крыльями, и хриплый ведьмачий смех Маши сливается со звериным воем Ирины и с истошным молчанием Ольги - так кончается и вновь зачинается жизнь, стремительно и страшно закручиваясь белым прозрачным шарфом, как больничным бинтом. Они играют из себя – и это невозможно не почувствовать, как невозможно не услышать дыхания времени, что рисует кардиограмму спектакля по своему усмотрению, невзирая на хамство улиц, растерянность граждан, цинизм властителей и тупое невежество критиков.

Ксения Ларина
Эхо Москвы, 10 февраля 2001 года