Версия для печати

ЖИТИЕ ГЕРМАНА БРОДЕРА
СПЕКТАКЛЬ «ВРАГИ. ИСТОРИЯ ЛЮБВИ» НА СЦЕНЕ ТЕАТРА «СОВРЕМЕННИК»

...На первый взгляд, «Враги: история любви» - еще одна история о нерешительном мужчине, запутавшемся в отношениях со своими женщинами.
Как отмечалось в некоторых рецензиях, сюжет романа Исаака Башевиса-Зингера «Враги: история любви» напоминает историю, рассказанную в фильме Георгия Данелии «Осенний марафон».
Но в этой истории существует одно «но». Все герои романа - жертвы Холокоста. Да, им удалось чудом выжить но пепел погубленного народа, родных и близких наполняет особым смыслом самые простые и обыденные вещи.

Любовные метания Германа Бродера, его попытки уко¬рениться в новой жизни об¬ладают особой напряженностью, ибо речь идет об экзистенциальном выборе между бытием и небытием.

Утомившая своей заботой безыс¬кусная в проявлении своих чувств преданная жена Ядвига (Алена Бабенко) три года прятала еврея Броде¬ра (Сергей Юшкевич) на сеновале, носила еду, убирала за ним, понимая, что каждую минуту может быть рас¬стреляна, подвергая смертельной опасности сестру, мать и всю польс¬кую деревню. Бродер женился на польке Ядвиге, привез в Америку, из¬бавил от утомительного крестьянско¬го труда. И испытывая к ней щемя¬щую нежность и безграничную благодарность не смог преодолеть скуку от общения с пугливой ограни¬ченной и неграмотной женщиной.

А потом в жизни Бродера появи¬лась Маша (Чулпан Хаматова) — ро¬ковая женщина, которая перевернула его жизнь. Герман называет ее совер¬шеннейшим сфинксом. Страстная, загадочная, исступленно влюбленная в немолодого замотанного Германа.

И еще — Тамара. Его жена вре¬мен довоенной жизни. Тамара, на глазах которой расстреляли их де¬тей, которая сама чудом избежала гибели при массовом расстреле ев¬реев, устроенном нацистами, а потом выживала в советских лагерях. Тамара — жена Бродера, которую он считал погибшей, и которая неожи¬данно появилась в его жизни. И с ней он не может оборвать те нити, которые связывают его с ТОЙ, не¬возвратной, жизнью...

На сцене — просто жизнь с ее мелкими и крупными проблемами, досадой, неурядицами... Жизнь, те¬чение которой так явственно выяв¬ляет все человеческие несовершен¬ства. Утро Бродера дома с Ядвигой, его визиты к Маше, встречи с Тама¬рой (Евгения Симонова), с его ра¬ботодателем равом Ламбертом, суб¬ботние молитвы, вечеринка, поездка на озеро, смерть Машиной мамы (Таисия Михолап)...

Как отвык сегодняшний зритель от такого эпического разворота со-бытий. Все, как у Чехова: люди пь¬ют, едят, носят свои пиджаки, а в это время слагаются их судьбы, рушатся их жизни....

Но что бы ни говорили герои этой истории, в их речах есть вто¬рой план — воспоминания об ужа¬сах нацизма, ощущение своей неза¬щищенности, отсутствие веры в безопасность... Людская ненависть однажды прорвала покров благоп¬ристойности и, ощетинившись, по¬казала миру клыки, готовые рвать человеческую плоть...

Второй план — это страшное пробуждение Германа — ночью его уже много лет мучает ужас ожида¬ния смерти... Это его мысли, ска¬занные им вслух, о том, как лучше спрятаться, если нацизм победит в Америке... И Машина взнервленность, и забавные причитания ее мамы все о том же — об ужасах вой-ны, о Боге, который все это допус¬тил, о невозможности просто жить, пройдя через концлагеря, гетто, массовые расстрелы и издеватель¬ства…

На этом спектакле много смеют¬ся. Такие знакомые препиратель¬ства матери со взрослой дочерью, трагикомическая ситуация вечно выкручивающегося мужчины, не желающего огорчать ни жену, ни любовницу, его переживания по по¬воду беременности сразу и жены, и любовницы...

Режиссер спектакля, ученик Г.Товстоногова, выученик русской школы психологического театра уже много лет живущий в Израиле и возглавляющий театр «Гешер», Ев¬гений Арье ставит психологически тонкий проникновенный спек¬такль, рисует портрет человеческой души, возвращает нас к давно забы¬тым неторопливым интонациям, заставляет зрителя подробно про¬живать все перипетии жизни этих эмигрантов, так и не нашедших по¬коя в мире, где человек научился не быть человеком и превратился в омерзительное чудовище...

Вместе с художником Семеном Пастухом, тоже выучеником лени-нградской школы, ныне живущим в Америке, и художником по свету Дамиром Исмагиловым Е. Арье соз¬дает пространство романа, простра¬нство жизни, пространство Театра, который заставляет сопереживать, сострадать переживать катарсис.

Черный цвет доминирует в спек¬такле. Но на черном заднике вдруг появляются светло-голубые «окна», которые разрывают чер¬ноту сцены, восприни¬маются как прорыв в иной мир нормальной жизни. Подвижные вер-тикальные панели-зана¬весы, работающие с дос¬тойной восхищения точностью, позволяют мгновенно «доставлять» на сцену выгородку тех или иных эпизодов и так¬же, словно по манове¬нию волшебной палоч¬ки, их убирать. На небольших площадках-платформах появляются по несколько бытовых узнаваемых предметов: стол, стул, ванная, кро¬вать, торшер, писсуар, пианино... Так обозначаются гости¬ная в доме Маши, прихожая нью-йоркской квартиры, где идет вече¬ринка, кабинет рава Ламберта (Александр Рапопорт) и туалет, где во время справления естественной нужды идет разговор Ламберта с Бродером, ложе любви Маши и Бродера, кровать Тамары в комнате санатория...

Каждое место действия — это важный этап в биографии Бродера, обстоятельства его жизни и прост¬ранство его души.

Но бытовые достоверные эпизо¬ды разыгрываются в пугающей пус¬тоте черной сцены и заставляют вспомнить финальный эпизод фильма «Солярис» — уютный дом с садом, покой — итог тяжелых испы¬таний. Но камера отъезжает, отъез¬жает, и оказывается, что этот мир¬ный «пятачок» — всего лишь крошечный островок, затерянный в странном клубящемся «океане».

Так и эти эпизоды реальной жизни затеряны в черном холодном враждебном пространстве равно¬душного мира, страшной пустоты небытия. И люди прикладывают не¬вероятные усилия, чтобы очелове¬чить этот Черный мир.

Одна из выразительнейших на¬ходок спектакля — лодка.

Вначале она проплывает мед¬ленно вдоль рампы из кулисы в ку¬лису в глубине сцены. В ней сидит женщина, и стоят около нее двое де¬тей. Это куклы, изображающие Та¬мару и их с Бродером детей, кото¬рые словно плывут в водах Стикса...

А в финале на этой лодке проп¬лывет смешная хлопотливая мама Маши Шифра-Пуа, бодрая, интересная, моложавая, в светлом кос¬тюме под кокетливым зонтиком, она с веселым недоумением будет рассказывать о собственной смерти.

А еще в этой лодке будут «ка¬таться» по озеру Маша и Бродер, в ней состоится их разговор об их с Машей будущем ребенке, и Бродер даст слово оставить Ядвигу.

Есть и еще один прием в этом спектакле. Иллюстративный, наив¬ный, но предельно выразительный. Время от времени на заднике появ¬ляется огромный экран и в режиме он-лайн на нем идут крупные пла¬ны героев.

Герман и Маша в кровати, Гер¬ман и Тамара в кровати... Их разго¬воры дублируются на экран. Глаза, повороты головы, взгляды, подрагивания губ — мельчайшие оттенки чувств видит зритель. Позже на эк¬ране возникает чуть искаженное лицо Ядвиги, которая говорит с му¬жем по телефону. Это искажение делает ее еще больше похожей на ребенка. Экран раскрывает внут-реннюю суть героини...

Но главное в спектакле — харак¬теры героев, рассказ о трагедии, к которой приговорены эти люди, мертвые, попавшие в мир живых.

И если кто-то сомневается в воз¬можностях российских актеров — идите на этот спектакль, наслади¬тесь тем, что называется русская ак¬терская школа, психологический театр.

Центр спектакля, точка притя¬жения всех сил — Герман Бродер. В этой роли мощно раскрылся та¬лант Сергея Юшкевича. Большой, неуклюжий, словно ватный, без хребта — болтаются руки, заплета¬ются ноги — с мятой шляпой и пот¬репанным портфелем, он с трудом тащит ноги по этой земле, волоча свою жизнь как непосильную ношу. Когда в начале спектакля луч света выхватывает какую-то кучу тряпья в углу сцены, не сразу понимаешь, что это — скорчившийся человек, Герман. Юшкевич физически точно обозначает неприкаянность без¬вольность героя и бездну отчаянья, в которую он погружен. Актеру уда¬ется показать неподлинность внеш¬него существования Бродера, его уже вечное пребывание в парал¬лельном мире страха.

Но Юшкевич также мастерски передает комизм интонаций Герма¬на, когда в нем просыпается баналь¬ный ревнивый мужчина. Эти его бесконечные выяснения отноше¬ний и попытка уточнить с кем и сколько раз встречались его женщи¬ны — точно подмеченные черточки мужского характера... И в этом он человечен и обаятелен.

Корпулентный Юшкевич — ге¬рой неврастеник, человек без кожи, притворяющийся живым. Нервное напряжение его существования на сцене определяет общую атмосферу спектакля, придает особое звучание событиям спектакля.

Германа Бродера окружают три женщины, каждая из них хороша по-своему, вместе они создают ве¬личественный образ ЖЕНЩИ¬НЫ — матери, ребенка, любовницы...

Удивительно точней выбор акт¬рис в спектакле.

Невозможно представить кого-то другого на месте каждой из них. Говорят, счастливая мысль пригла¬сить Евгению Симонову (театр Ма¬яковского) на роль Тамары пришла в голову Галине Борисовне Волчек.

Сдержанная и холодноватая по сути своего дарования, Е.Симонова использует именно эти краски в спектакле. И они идеально совпада¬ют с характером Тамары. Тамара Симоновой насмешливо отстране¬на, ей все время хочется уколоть му¬жа, она язвительна и снисходитель¬на. Но в сцене встречи в санатории, когда супруги оказываются в одной кровати и Герман привычно и уютно устраивается около жены, с которой расстался десять лет назад, когда на-чинается разговор о самом страш¬ном и больном - о погибших детях, такая боль прорывается в словах Та¬мары, что показная ее бравада отс¬тупает перед величием горя матери.

Чулпан Хаматова в роли Маши поражает виртуозным воплощени¬ем того женского типа, который заставляет биться сильнее сердце любого мужчины. Стильная, по - змеиному гибкая, манящая, с вол¬нующим низким хриплым голосом, живая, словно ртуть, нервная, стра¬стная искрометная, загадочная, она заставляет неотрывно следить за ма¬лейшими душевными движениями Маши. Маша Ч. Хаматовой в алом платье на вечеринке творит невооб¬разимые вещи, показывает с Яшей Котиком почти акробатические но¬мера (хореограф Николай Андро¬сов), чтобы потом несчастной, из¬ломанной согнуться пополам за телефонной будкой, предельно натуралистически демонстрируя, как «выворачивает» ее героиню... Маша Ч. Хаматовой, заражая и пугая тем¬ной страстью своей героини, ярост¬но отдается Герману Бродеру в теле¬фонной будке, буднично и страшно предлагает Герману вместе уме¬реть... Маша Ч. Хаматовой, внезап¬но ставшая некрасивой, угловатой, в отчая ньи ругает умершую мать, которая снова заставила ее почув¬ствовать холодное дыхание вселенс¬кого беспросветного одиночества... Разная и цельная, трагическая и ма-нящая Маша...

Ах, эти вечные ТРИ СЕСТРЫ! В этом спектакле они носят иные имена и живут в середине трагичес¬кого XX века, но они все те же. Веч¬ные женские ипостаси. Сдержан¬ная до аскетизма ОЛЬГА — Тамара, оглушительно соблазнительная МАША — да-да Маша и наивная восторженная простенькая на пер¬вый взгляд ИРИНА-Ядвига.

Алена Бабенко еще раз доказала, что роль голубой героини, почти эскиз, может стать полноценным характером. Ее Ядвига простодуш¬на, хлопотлива, полна любви и нежности. Любящее женское серд¬це тонко чувствует опасность. Ее попытки удержать мужа наивны, но трогательны в своей искреннос¬ти и безыскусное™. Женщина-ре¬бенок, вечная прислуга, готовая исчезнуть в любой момент, раство¬риться, она — воплощение тихой жертвенности и самоотречения. А. Бабенко изящно подчеркивает происхождение своей героини мягким польским акцентом. Жен¬щина — девочка, сосредоточенно намыливает принимающего ванну мужа, играя в него, словно в куклу. Она вообще не столько реально су¬ществует в мире взрослых, сколько играет во взрослую жизнь. Сосре¬доточенная, набожная и старатель¬ная больше самих евреев во время субботних застолий... И сколько в ней женской проницательности, когда слышит она роковые звонки телефона, чутьем понимая, что там — соперница... Характер, националь¬ность, социальное положение (крестьянка-прислуга) тонко и точ¬но отыгрываются актрисой, которой удается поднять исполнение своей Ядвиги до уровня создания типа.

Об этом спектакле можно и хо¬чется писать долго и подробно. Ни одна театральная работа последне¬го времени не вызывала такого ко¬личества ассоциаций с большой литературой, с большой жизнью, с фундаментальными проблемами человеческого бытия, с вопросами развития театра в целом и театра Современник в частности.

Спектакль еще раз продемон¬стрировал, что театр Современник находится в блестящей форме, а ар¬тисты его труппы могут все.

В этом спектакле нет маленьких и проходных ролей. Есть маленькие шедевры.

Это Шифра-Пуа Таисии Михолап. Как все просто, как ясно в ее исполнении, как точно. Не впа¬дая в искус изобразить персонажа анекдотов, она мягко показы¬вает характерные интона¬ции героини, ее хлопот¬ливую заботливость и позволяет увидеть сквозь бытовые черточки и простые ситуации прон¬зительную боль и скорбь о жизни своего многост¬радального народа.

Это богач Натан Пешельс Григория Острина. Два эпизода, но какой яр-кий характер. Любопыт¬ный и восторженный до¬тошный старик с лучшими, как ему кажется, намерениями бесцеремон¬но вторгается в жизнь Бро¬дера, запутывая ее оконча¬тельно. Его назойливость и активность разбивают сердца людей, но он даже не замечает неловкости... Сколько комизма, сколько верных наблюдений, иронии в изображенном им характере!

Основоположники, актеры среднего поколения и совсем моло¬дые органично соединились в этом спектакле, заставляя еще раз осоз¬нать, что подлинный актерский ан¬самбль — одно из высших достиже¬ний театра XX века, передавшего эстафету веку XXI.

Александр Рапопорт не так дав¬но появился в культурном простра¬нстве столицы, но уверенно вписал¬ся во многие проекты. Его рав Ламберт — органическое соедине¬ние самодовольства, равнодушия, здорового цинизма и необремени¬тельной любви к людям.

Андрей Аверьянов в роли Яши Котика убедительно показывает пе¬реход от образа нагловатого завсег¬датая вечеринок и пошловатого ба¬лагура к пронзительной роли человека, «ужаленного» смертью.

Леон Торчинер в исполнении Сергея Гирина — роль небольшая, но без этого пазла не сложится об¬щая картина времени, общества, не так проявится характер Бродера. Как и без врача, сыгранного Викто¬ром Тульчинским, обстоятельность, ироничность которого помогают почувствовать парадоксальность, драматизм и комизм ситуации с ложной Машиной беременностью.

Враги: история любви. Стран¬ный оксюморон в названии, глубо¬чайший трагизм внутри спектакля, просветленность зрителей.

Звенящая тишина зрительно¬го зала разрывается аплодисмен¬тами...

«Жизнь человеческая, жизнь на¬родная»... Какие вопросы могут быть важнее для искусства и для че¬ловека?!

Валентина ФЕДОРОВА
«Планета Красота», № 5-6, 2011 года