Версия для печати

Профилактическое средство против общественных потрясений

"Бесы" в "Современнике"

Как разделить безграничное уважение к классику мирового кино, фильмы которого продолжают вызывать восхищение и потрясение, и впечатление от премьеры «Бесов» в «Современнике»? Разделить невозможно. Наверное, и не надо. Знание о том, что и то и другое сделано Анджеем Вайдой, не позволяет отнестись снисходительно к очевидной на первый взгляд простоте его режиссерской работы, в результате которой «бытовые» характеры вышли ярче, нежели фигуры «политические», бытовые соблазны и «бесы» – значительнее бесовских идей.

Короче говоря, знание о Вайде добавляет спектаклю содержание и объем. Ритм у него – свой собственный, незаемный, сцены смонтированы в коллаж-карусель, позволяющую мгновенно переноситься из комнаты Шатова (Сергей Гирин) – в лес, где его убивают (с Вайдой в «Современнике» работала его супруга, художник-единомышленник Кристина Захватович).

У режиссера, очевидно, не было желания поразить публику какой-то неожиданной формой. Он и сам не раз успел сказать об этом, – очень важно было услышать наконец неповторимый русский язык Достоевского. Слово Достоевского, его диалоги и монологи Вайда, если можно так сказать, приравнивает к действию. Интрига, развитие сюжета чуть-чуть уходят в тень, а слово – в буквальном смысле выдвигается на первый план: главные слова и Верховенский-отец (Игорь Кваша), и Николай Ставрогин (Владислав Ветров) произносят с авансцены.

Публика Достоевского, наверное, читала, но многие подробности успели выветриться из памяти. В спектакле, основанном на знаменитой инсценировке Альбера Камю (в сценической редакции Вайды), постановщик напоминает и то, что стало хрестоматийным, слова и целые реплики, превратившиеся в крылатые выражения, и какие-то важные «мелочи» жизни и мелочи быта, без которых Достоевский – не Достоевский. Показалось, что Вайде, как будто уставшему от кино, в удовольствие было «воспользоваться» простодушием и открытостью театра и потому решения его нарочито просты и открыты: необходимые детали оформления – стулья, кресла, самовар на столе, образ с горящей лампадой – на глазах у публики выносят и уносят обратно слуги сцены, фигуры в черном, дзанни восточного театра. Ширмы, делящие пространство на комнаты и углы, воспринимаются как «лапидарный» восточный контрапункт к неэкономному русскому многословию.

«Бесы» продолжают линию масштабных, эпических и исторических спектаклей «Современника», которая в сегодняшней афише представлена «Крутым маршрутом» и «Тремя товарищами». А с «Крутым маршрутом» Гинзбург только что вышедшие «Бесы» могут составить дилогию на темы русских заблуждений и иллюзий. Иллюзий глобальных и самых простых, человеческих, из которых, собственно, и прорастают потом те, которые способны потрясти мир.

Больше тридцати человек на сцене (весь спектакль, как фильм, срепетирован в одном составе, ни у кого нет дублеров) и, как всегда в «Современнике», нет презрения к маленьким ролям, – лучшие актеры театра выходят на несколько минут, играют одну-две сцены: Марина Хазова – в роли Виргинской, Валерий Шальных – играет каторжанина Федьку. Самоубийцу Кириллова, может быть, и расходящегося с тем, каким он написан у Достоевского, тем не менее, чрезвычайно убедительного, Дмитрий Жамойда играет заблуждающимся подростком, потерявшимся в лабиринтах дурацких мыслей, почти блаженного, с улыбочкой на губах. И эта «неглавная» роль становится одной из очень важных, поскольку как бы начинает цепочку человеческих заблуждений и русских idee fixe.

Кстати, во вступительном слове, опубликованном в программке, Вайда пишет о том, что Достоевский понятен везде. Но вопросы свои, с высоты собственного возраста и положения классика, а также с естественным для поляка несколько настороженным отношением к восточному соседу, обращает к русскому зрителю: «Достаточно ли его слова и его предсказания услышаны здесь, в России? Покинули ли ее бесы?» Кто сумеет ответить? Тем более – ответить утвердительно. Достоевский в России не стареет. И не только те его пассажи, что касаются политики напрямую: слова Рассказчика (Сергей Юшкевич): «Не стану описывать картину пожара. Ибо кто у нас на Руси их не знает?» на премьере встретили аплодисментами.

С ролями второго плана в спектакле почти все в порядке. Сложнее – с главными, со Ставрогиным (Владислав Ветров) и Петром Верховенским (Александр Хованский). Первый как выходит на сцену впервые – с зачесанными назад волосами, ложно-многозначительный, с лицом-маской какого-то вечного презрения к окружающим, так и проносит эту маску, как и свой сюртук, не снимая, до самого печального конца своего героя. На премьере лишен был какого-то естественного движения и вдохновения Верховенский-младший, в его движениях было много суеты, но не было чертовщины, пугающей и очаровывающей, которую определил ему Достоевский. Суета его была лишена обаятельной бесовщины.

Удачей «Бесов», их оправданием стали другие роли – не политические, а, если угодно, бытовые: Игорь Кваша – Верховенский-старший, Сергей Гармаш – Лебядкин, Елена Яковлева – Лебядкина и уже названный Кириллов – Дмитрий Жамойда. Со временем, скорее всего к числу удач прибавится роль Лизы в исполнении Ольги Дроздовой.

Удались «бытовые» сцены: изгнания и прощания Верховенского-старшего, его всегда неуместная либеральная болтовня, когда-то восхитившая Варвару Петровну Ставрогину (Тамара Дегтярева), а ныне ободряющая более решительных молодых. Объяснение Лебядкина и его на нетрезвую голову философствование, отчасти пародирующее и без того пародийно выглядящего Верховенского-отца. Вид бледнолицей Хромоножки, на щеках которой «замерли» два красных румяных пятна.

Кваша подробно, с сочувствием к своему безобразно болтливому герою. Собственно, сейчас, в пору окончательного истлевания либеральных иллюзий, его герой-либерал кажется особенно отвратительным. И одновременно – объясняет причину бесславия русского либерализма. И природу прихода к власти других, более решительных людей и идей.

Григорий ЗАСЛАВСКИЙ
«Независимая газета», 18 марта 2004