Версия для печати

Люди в черном

Знаменитый кинорежиссер Анджей Вайда поставил "Бесов" Ф. М. Достоевского в театре "Современник"

Роман Достоевского Анджею Вайде хорошо знаком. "Бесов" он уже ставил в разных театрах и теперь вот доехал до Москвы. Наверное, следовало бы сказать, с большим опозданием доехал, но, судя по реакции премьерного зрительного зала, получается, что в самый раз. О старомодности современниковского спектакля можно что угодно говорить, но Вайде удалось, может быть, самое главное - он сделал живым текст Достоевского, почтительно, но твердо отодвинутый у нас в разряд давно не читаемой классики. А тут выясняется, что текст все еще актуален, да так, что никаким литературоведам не снилось. Например, трагический и знаковый пожар, приключившийся у автора в провинциальном городке, тут же отозвался недавним московским - словом, публика реагировала весьма заинтересованно.

Режиссер воспользовался известной инсценировкой Альбера Камю, состоящей из цепи коротких эпизодов, связанных фигурой Рассказчика. Кинематографический принцип монтажа стал для Вайды основным режиссерским приемом. Почти пустая сцена, некие люди в черном с закрытыми тканью лицами вносят и выносят мебель, скрывают и открывают персонажей, организуют толпу. Все это под мрачный гул, стон и вздохи музыкального оформления (композитор Зигмунт Конечны). Конечно, подобная метафоричность устарела. "Бесы" в этом смысле типичный шестидесятнический спектакль - и по манере, и по идеям.

Но вот что интересно. Достоевского у нас в театре принято представлять мрачным, тяжелым философом, действие чаще всего тягучее, персонажи насуплены, говорят много и по большей части о непонятном. Когда-то Кама Гинкас в своем знаменитом спектакле "Играем "Преступление" облегчил эту общепринятую тяжесть и, может быть, впервые обнаружил перед публикой юмор Достоевского. Вайда пошел по тому же пути. В его спектакле нет философской напыщенности, и публика много смеется. Вопреки обычаю режиссер впустил в свой спектакль поразительную смесь актуального пафоса, театральности и почти пародии, вычитанную им у автора. Николая Ставрогина, например, всегда и везде изображаемого сумрачным, загадочным красавцем, Вайда отказался считать героем. В этом смысле актер Владислав Ветров играет пусть и немного однообразно, но все же весьма неожиданно. С неестественно белым лицом он напоминает иногда какого-то опереточного фата, некстати попавшего в трагическую историю. В сущности, этот Ставрогин давно простился с жизнью и все примеривается, как бы поэффектнее с ней рассчитаться.

Надо сказать, почти все современниковские актеры играют хорошо: Сергей Юшкевич (Рассказчик), давно не игравшая серьезных ролей Тамара Дегтярева (Варвара Петровна Ставрогина), Игорь Кваша (Степан Трофимович Верховенский), Елена Яковлева (хромоножка Лебядкина), Сергей Гармаш (капитан Лебядкин), Сергей Гирин (Шатов), Дмитрий Жамойда (Кириллов). Хуже обстоят дела с кружком социалистов, ведомых Петром Верховенским (Александр Хованский). Ясно, что они показаны иронично, но довести дело до гротеска, отчетливого и злого, Вайда не решился, и сцены эти, мягко говоря, смотрятся проходными. Вообще второй акт с его торопливыми развязками и какими-то уж слишком банальными режиссерскими ходами разочаровывает. Люди в черном, символизирующие не то бесов, не то безликую народную массу, все более настырно стали заполнять сцену, а финальная точка с демонстрацией повешенного тела Ставрогина удручила своей очевидностью. Лет сорок назад такого рода символы, наверное, действовали безотказно, сегодня они смотрятся досадной помехой на пути, самим же Вайдой прочерченном совсем в другом направлении.

Марина ЗАЙОНЦ
«Итоги», 23 марта 2004