Версия для печати

Шаткое равновесие

Многоточие в названии спектакля обрело значение паузы: "Играем… Шиллера!" не играли около двух лет. Замену Елене Яковлевой, покинувшей театр, найти было непросто. От перемены мест слагаемых только в математике не меняется сумма: роли неизменны, исполнители переменчивы.
Иным актрисам замены нет, а потому спектакли либо уходят в архив (попутно в историю), либо… "Играем…Шиллера!" претерпел новую режиссерскую редакцию. Приглашение на роль Марии Стюарт Чулпан Хаматовой - не срочный ввод, но начало жизни нового спектакля. Не замена, не подмена, не измена… Это обновление, необходимое спектаклю, как и любому живому организму.
"Играем… Шиллера!" - спектакль, со славной сценической предысторией, которая осталась на пленке и в памяти зрителей, историей, которую не переписывают, но продолжают. В "Современнике" Шиллера играют не по новой и, местами, не по-новому, но вновь и иначе. Нова не только Мария Стюарт, но и Елизавета Тюдор, другие исполнители спектакля. Здесь именно играют, а не переигрывают старый спектакль, не состязаются. В "Играем… Шиллера!" состязаются только его королевской крови персонажи, не исполнительницы.
Канва сценического пересказа шиллеровской трагедии Римаса Туминаса изменений не претерпела, как и декорация Адомаса Яцовскиса и музыка Фаустаса Латенаса. Эта троица в, казалось бы, недавнем, но уже далеком 2000-м московской публике была в новинку. Тогдашний спектакль упрекали в уходе от классики (не уточняя, правда, чего: жанра, драмы или иных "образцов"). Эти трое, наши современники, успели стать классиками, а спектакль оброс эпитетом легендарный. Возвращению на родную сцену предшествовал долгий срок и, как заверяют создатели, - всего пять репетиций. Долго ли, коротко ли, но премьера состоялась.
Вымысел часто богаче натуры, и история в историях интереснее летописей. Пусть верность фактам и правда претерпевают изменения, но искусство суть красота требует жертв. Итальянец Сальери незаслуженно проклят в веках в угоду пера русского поэта, а людская прохладность к английской Елизавете I родом из немецкого Баден-Вюртемберга. Художественная правда подменяет историческую, а персонажи милее персоналий. "Взять Шиллера: Истории влетело/ от Шиллера. Мари, ты не ждала, / что немец, закусивши удила, / поднимет старое, по сути, дело…", - писал И. Бродский, обращаясь к Марии Стюарт. Собственно большинство писателей, поэтов и художников отдавало предпочтение именно Марии, а не Елизавете. Справедливость отчасти восстановил кинематограф последних лет: Елизавете посвящено много фильмов и телесериалов, здесь уместно вспомнить, что Марина Неелова впервые сыграла Елизавету (не королеву, а принцессу) именно в кино, в советской экранизации "Принца и нищего". Доброй славе "доброй королевы Бесс", с которой связан золотой век Англии, расцвет театра и литературы, и морское владычество страны помешали бессмертные строки пьесы Шиллера, который явно симпатизировал королеве шотландской Марии. "Ничем (вообрази) это, опричь/ Искусства. Твои тати не постичь./ Историю отдай Елизавете". Никакие труды историков, кажется, не скрасят безжалостный литературный портрет. Встреча Марии и Елизаветы, описанная Шиллером, встреча, которой никогда не было, навечно будет кульминацией и подтекстом к портретам обеих королев. Портрет Елизаветы пера Шиллера - отнюдь не парадный, изображение Марии, напротив, - почти икона.
Римас Туминас попытался обратить зрителя к сути конфликта пьесы, в котором нет победителя. Шиллер, не скрывая своих предпочтений, дал пьесе имя одной из героинь, Туминас остался верен авторским примечаниям, в которых Мария и Елизавета, обе удостоены королевского титула. Спектакль построен на противостоянии двух мощных образов, актрис, двух (так все-таки бывает) правд. "Играем… Шиллера!", - в многоточии раздумье, авторская пауза. В нем промежуток между одним и другим центральными образами пьесы (одной и другой), суть спектакля. Образы Туминаса, в отличие от Шиллера, не дописаны. Они, по мысли режиссера, должны быть дописаны зрителями. У Шиллера Марии отпускаются все грехи, казнь возносит ее, автоматически низвергая (морально) Елизавету. Толпа, кричавшая: "Казнить!", жаждет новых зрелищ и отворачивается от Елизаветы. У Шиллера Елизавета совершает зло, у Туминаса - совершает меньшее из зол, страдая от самого факта выбора. У Шиллера - Елизавета устраняет соперницу и конкурентку, Туминас уточняет - на престол. Королева побеждает в Елизавете женщину, - в этом ее драма. Мария успела примерить и свадебный венец и корону, побыла и женщиной и королевой и ни в чем себе не отказала. Мария - все потеряла, Елизавета - многого не обрела. Оправдание Елизаветы, предстающей в кожаном шлеме и мужском платье - долг перед страной, но судьба Марии напоминает: "Быть женщиной великий шаг/ Сводить с ума геройство". Туминас, выстроил две драмы, не сосредоточиваясь ни на одной из них (в отличие от автора). Они так и не разрешаются, прерываются. Прерываются не на плахе палача, но в финале спектакля, после которого также можно поставить многоточие.
"Любила ты балы и пышный чин обеден, / И отдалась стране, где властвует туман, / Где в замках дедовских строй жизни хмур и беден. / И где звучат псалмы угрюмых пуритан", - обращался В. Брюсов к Марии Стюарт. Это страна ей явно не к лицу. В декорациях - все так: тлен, мрак, дым, солома, опилки, пепел. Зернами засыпана сцена - не прорастут, ими осыпают мертвое тело. Над полупустой мрачной сценой (свет не пробьется ни на миг) висит, раскачиваясь, люстра, висит и огромный ржавый колокол с крюком вместо языка.
Кажется, это тот самый шиллеровский колокол, который "живых призывает, мертвых оплакивает и ломает молнии": "Все непрочно в этом мире, <…> все земное отзвучит".
За него хватаются, чтобы раскачать, но звук глухой. По обе стороны сцены, над ней - два цилиндра, два груза, которые то опускаются, то поднимаются. Здесь пытаются достичь равновесия, устойчивости, баланса: в мыслях, между мыслью и поступком, потерями и обретениями. Елизавета тренирует царственную осанку (груз несчастий ломит спину), вышагивая с подносом, на котором два бокала с водой. Шествует из стороны в сторону - держит равновесие. А как удержать страну? На заднике сцены - конструкция, напоминающая "уравновешенные" качели, эшафот. Мир (то ли внутригосударственный, то ли душевный) часто достигается путем, который ведет через эшафот. Худой мир, шаткое равновесие. Стюарт-Хаматова, проходит по нему и буквально снисходит на сцену, пролетает по воздуху и ступает на холодную землю. Мария низвержена с престола, а, кажется, изгнана с небес.
…И все-таки, "…Шиллера!", восклицает название спектакля. Первоисточник, даже порядком сокращенный, пробивается сквозь двойственность конфликта спектакля. Для Марии автором придуманы эффектные, "выигрышные" сцены, режиссер усиливает их. Вот и в программке уточнено: "в спектакле звучит шотландская народная мелодия". Шотландская, т.е. родная для Марии. Здесь и чаша, полная бурлящей воды и смыслов ("Чашу эту мимо пронеси", - вспоминается пастернаковское, слыша его же перевод Шиллера). Мария теряет силы по капле, терпения и надежды перед казнью не достает, в гневе предательски дрожит нога, судорога, завладевает ее телом. Страстность сменяется обреченностью, пыл сопротивления меркнет "Как перед новою царицей / Порфироносная вдова". Из чаши вытекает вода на камни. Капля камень точит. Проливается кровь Стюартов, но остановится кровь Тюдоров.
В финале Чулпан Хаматова - то "чистейшей прелести чистейший образец" (четки не снимет с рук до последнего мгновения жизни), то зачарованная (и чарующая) колдунья. Ни единой черты от известной блудницы, ни намека на лукавство и интриги. Холодностью и смирением она начинает походить на Елизавету, которая, напротив, во втором акте теряет покой и выдержку. В первом акте Елизавета-Неелова в черном камзоле надменная королевская особа без признаков пола, тогда как Мария-Хаматова в белом одеянии предстает невинной девой, жертвой и пленницей. Второй акт меняет цвета и амплуа. Здесь все уравновешивается, в каждой из героинь борются женское и королевское, Елизавета против Марии - это внутренняя схватка в душе каждой из них. Два типа правления, два мировоззрения, две веры (католичество и протестантизм) схлестнулись, и… весы не выдержали, сломались. Голову Марии уносят во тьму, корона остается у Тюдоров. Но победа - за Стюартами. Мария обращается к Елизавете: "А если бы наследницей сочли,/Какую бы любовь и благодарность, / Какую преданность приобрели / Во мне, родной по крови и подруге!" и слышит в ответ: "До чего хитра: наследницей ее назначить!" В том и ирония истории, что на Елизавете пресекся род Тюдоров, и престол она передала сыну Марии Стюарт Якову. Не равновесие, но уравновешивание.
На черной (шахматной) доске спектакля две королевы (кстати, ферзь заимствовано от французского vierge - "девственница, дева, дама"). Партию выиграет "королева-дева". Марина Неелова, как и ее героиня, царствует и правит на сцене, но в отличие от актрисы Елизавете не на кого опереться: фигуры вокруг сменяют цвет и личины. Не подпирают, но напирают: руки королевы в момент подписания смертного приговора оказываются как у куклы-марионетки. Кругом лишь маски, так вырисованы лица героев, крепко вросшие, подменившие нутро, удивляться ли собственному парику или ангельскому парику Марии? В "ближнем круге" примечательны временные фавориты-предатели - граф Лестер (Сергей Юшкевич, игравший когда-то Вильяма Девисона, в этом спектакле сменил покойного Игоря Квашу) и Мортимер (Илья Древнов). Страстно декламируют они перед троном, для убедительности лижут сапоги. Доверием Елизаветы пользуется разве что юродивый бастард двора (Евгений Павлов) и то, кажется, потому, что и ее саму считали бастардессой. Чистая душа при Марии - ее кормилица, хлопотливая, трогательная Людмила Крылова.
"Играем…Шиллера!" - встреча долгожданная. Но публике важно не позабыть, что в центре спектакля не одна та, чьим именем названа пьеса. Возвращение спектакля стало возможным благодаря приглашению Чулпан Хаматовой и ее исполнение, безусловно, талантливо и самобытно. Но, идя на спектакль, представляющий собой не только яркий актерский ансамбль, но и яростную дуэль, важно не "ставить" на победителя заранее. Видимо авторство перевода наложило на этот спектакль свой отпечаток: в нем много пастернаковского и в полном оваций и цветов финале вспоминается: "Меняются репертуары, / Стареет жизни ералаш. / Нельзя привыкнуть только к дару…". Но иные спектакли остаются на долгие годы: жизнь молодеет, стареют актеры. И к дару привыкают, признают за великими величие, но перестают удивляться, и вместо удивления воздают должное, увлекаясь чужой новизной. Елизавета в пьесе опасается, что "юношество обратит взор к иному восходящему светилу...". И она права. Но ее исполнительнице это не грозит.

Эмилия ДЕМЕНЦОВА
«Театрон», 4 марта 2013 года