Все хорошо, и юбки не мешают

"Селестина" в "Современнике"

По известным российским сценам, фестивалям, конкурсам увлеченно путешествуют дилетанты. И частенько бывают замечены и отмечены. Впрочем, дилетантизм этот следует понимать с узкопрофессиональной точки зрения: например, как отсутствие у постановщика того или иного спектакля заветной режиссерской "корочки" в вузовском переплете. Это вовсе не значит, что самозваные творцы в принципе далеки от театра. Наоборот, порой они приходят из его недр, перепробовав на практике массу театральных профессий. Несколько лет среди сочинителей-дилетантов лидировал Евгений Гришковец. Теперь, кажется, его звезда потихоньку катится к закату - вкусив нового блюда, зритель успел устать от однообразного меню. Но смена не заставила себя долго ждать - Николай Коляда готов занять удобную нишу самодеятельно-наивного, по-детски эмоционального театра.

В таком театре и таких спектаклях, видимо, все-таки назрела некая потребность. Правда, утоляется она достаточно быстро. И они начинают раздражать не менее, чем заумные режиссерские конструкции, превращающие зрелище в головоломку. И все же уподобиться наивному ребенку порой хочется. Тем более что и с сюжетом "Селестины" испанского автора лохмато-пятнадцатого века Фернандо де Рохаса явно никто не знаком. Только рисковый Коляда отважился замахнуться на громаднейший "роман в диалогах" протяженностью в двадцать действий. Не сдерживай никто его творческих порывов, зрелище длилось бы дня три без перерыва. Тенденция к этому была заметна еще в его "Ромео и Джульетте", только что показанных на "Золотой Маске". Но Галина Волчек Коляду, вероятно, строго "окоротила" - к десяти вечера все уже были свободны. Хотя, конечно, могли бы и раньше - бесконечно-однотонные пластические вариации успели поднадоесть.

Николай Коляда явно не доиграл в "Ромео и Джульетту".Опробованные и понравившиеся (автору, разумеется) приемы, сюжетные коллизии и сценографические приметы плавно перекочевали в следующую, теперь уже столичную постановку. Да и дуэт с художником Владимиром Кравцевым выпевался по тем же нотам. Вероятно, от екатеринбургского спектакля у постановочной части осталось немало досок, разноцветного скотча и блестящей фольги - они-то и пошли в дело, расцветив вращающийся круг пестренькими "флюгерами". И даже если реквизит отчасти изменился, то принцип его использования остался прежним. Если не знаешь, куда девать руки, их следует чем-то занять. В шекспировском "сочинении" персонажи увлеченно шуршали конфетными обертками и мастерили искусственные цветы. В "Селестине" - с маниакальным азартом рвут на лоскуты разноцветные тряпочки. Из этих лоскутиков связаны пестрые коврики и половички, шапочки и перчатки, в которые с ног до головы закутаны артисты. Жарко, и не слишком убеждает реплика Селестины: "Все хорошо, и юбки не мешают".

Длинная история о старой сводне Селестине, заставившей предаться любовным утехам всю округу, и заканчивающаяся средневековой "страшилкой" - повальными убийствами и самоубийствами, вряд ли привлекла Коляду сама по себе. Разве что соригинальничать решил. Но скорее - увидел в ней свежий повод для хаотично-пластического действа теперь уже "второй свежести". Где и когда все это случилось - не столь уж и важно. Хотя карикатурно-опереточная "Испания" все же присутствует: мельтешат тореадоры и бутафорские быки, мальчик (Сережа Богданов) на гармошке наяривает "Бесаме мучо", иногда прорывается "закадровая" зловещая испанская речь. Но это тоже непринципиально. Актеры то застывают в позах китайских божков, то кружат по сцене, ритмично помахивая воздетыми ручками, будто передавая привет невидимому богу. Сыплют пословицами и поговорками. Отбивают паузы кукольным "ржанием". Сначала это буйство красок, звуков и пластических "номеров" занимательно, но очень быстро приедается своей монотонностью. И тогда остается только одно - наблюдать за Лией Ахеджаковой в роли Селестины.

Комична эта Селестина донельзя - крохотная, щупленькая, в белом платочке с "наушниками"-розами и круглых черных очках. То семенит, то переваливается, то взбирается на бутафорского осла. Так же порой глупо хохочет, так же развлекает непристойностями. Но вот что ты будешь делать: смотришь на Ахеджакову - и порой ком застревает в горле, уходит куда-то вся окружающая расхлябанность. Сама ли актриса придумала, Коляда ли подсказал, но вышла у нее не просто кукольно-балаганная сводня, но женщина с судьбой, с характером. И "Крутой маршрут" вдруг вспомнится, и "Небеса обетованные" - как засмолит Селестина "беломорину", как заговорит тихонько "о детках", расскажет, как с подругой у позорного столба стояла, вывалянная в перьях. А уж когда убивать ее придут, все эти аляповатые лохмотья сдерут, останется просто женщина - и не старая вовсе, с открытым лицом, спутанными волосами, такая хрупкая, такая беззащитная. Вот тут-то сентиментальные зрительницы и потянутся за платками, зашмыгают носами на весь зал. И за эти минутки все спектаклю можно простить, многое оправдать. Хотя "сочинитель" в этом вовсе и не нуждается.

Беда вот в чем. С гибелью Селестины - Ахеджаковой спектакль, в общем-то, сходит на нет. Его разве что еще на несколько минут оживляет трагический эпизод смерти юных любовников Мелибеи (Мария Аниканова) и Калисто (Максим Разуваев). Превращенные в "доисторических" Ромео и Джульетту, они и гибнут, как в предыдущем спектакле Коляды, обматывая себя красным скотчем и в обнимку укладываясь на помосте. Правда, перед этим покачавшись над сценой на высокой перекладине (по сюжету Рохаса Мелибея бросилась вниз с какой-то башни).

А в фойе Современника между тем установлено бутафорское подобие позорного столба, обмотанного таким же скотчем, у подножия которого валяются огромные клубки из разноцветных лоскутков. При желании можно подойти и сфотографироваться. Место, правда, не больно подходящее. Да и желающих маловато.

Ирина Алпатова
Культура, 25 апреля - 15 мая 2002 года