Версия для печати

Вечно живые «Горбунов и Горчаков»

О спектакле театра «Современник»

Сначала приходят в голову тривиальные восторженные мысли:
«Как лодку назовёшь, так она и поплывёт».
Это – по поводу пьесы Виктора Розова «Вечно живые», с которой начинался «Современник». Какое счастье! Он жив и продолжается!
«А ещё говорят, молодёжь у нас гнилая!»
Это – впечатление от удивительных, переполненных высоким шекспировским смыслом и чеховской доступной мудростью юных Никиты Ефремова и Артура Смольянинова.

«Второе пришествие Бродского».

Сколько раз я пытался прочитать «Горбунова и Горчакова» и никак не мог осилить хитросплетения диалогов. А тут – гениально лёгкое, моцартовское прочтение сложнейшей партитуры.
В общем, сидел я весь спектакль с глупой улыбкой умиления на лице и с ней же пребываю по сей день, вспоминая, например, блистательно исполненную Андреем Аверьяновым (в роли врача) «Песню в третьем лице»:

Я видел гребни пенившихся круч,
И берег – как огромная подкова…
И Он Сказал носился между туч
С улыбкой Горбунова, Горчакова.

Отныне и навсегда для меня теперь эти два пациента психиатрической клиники, даже не придуманные, а просто вытащенные из подсознания и проявленные на бумаге Иосифом Бродским, связаны со смеющимися и тоскующими глазами Ефремова-младшего, судорогами мятущегося между добром и злом Артура Смольянинова, лаконичной и безграничной сценографией и безукоризненно правдивыми мизансценами, сотворёнными Евгением Каменьковичем.

Кстати, единственное дополнение от себя, которое позволили себе создатели спектакля, это – ремарка на программке, дающая привязку к конкретным событиям, имеющим место быть в жизни Поэта. «Действие происходит в ленинградской психиатрической больнице (ныне клиника Святого Николая Чудотворца) во второй половине февраля – начале марта 1964 года». И это даёт повод задуматься о природе Творения.
Помысел – замысел – вымысел – промысел – смысл. Эта цепочка однокоренных слов, я полагаю, позволяет проследить то, что мне, например, интереснее всего на свете: откуда что берётся?

«Горбунову и Горчакову» предшествовал позорный и бездарный суд над гением – «тунеядцем». Чтобы спасти Бродского от незаслуженного сурового наказания, адвокат ходатайствует о направлении его на медицинское освидетельствование. Вот что пишет биограф поэта Лев Лосев: «Это ходатайство было удовлетворено в большей степени, чем ожидалось. Вместо освобождения из-под стражи и амбулаторного обследования, как просила защита, Бродского на три недели заперли «на Пряжке», то есть в психиатрической больнице № 2 на набережной реки Пряжки, причём первые три дня – в палате для буйных. Там его сразу же принялись «лечить» – будили среди ночи, погружали в холодную ванну, заворачивали в мокрые простыни и клали рядом с батареей отопления. Высыхая, простыни врезались в тело. В 1987 году, отвечая на вопрос, какой момент в его советской жизни был самым тяжёлым, Бродский, не задумываясь, назвал мучения, перенесённые на Пряжке».

Божий промысел приводит к тому, что в начале 60-х в жизни Иосифа Бродского фокусируется сразу всё, что наполняет высшим Смыслом его Судьбу. Счастливая и трагическая любовь, великие современники и мерзостные преследователи, суд, пересуды, страна, народ, психушки, ссылка, межа, рифмы, гул вечности…
И всё это выливается в магическое произведение, состоящее из четырнадцати глав и написанное классическим пятистопным ямбом с нервными сбоями ритма, запутанным переходом из физики в метафизику и обратно и невнятным сюжетом. Это – не поэма. В ней нет авторского текста. Это – не пьеса. Диалог не расписан между героями. А в некоторых главах вообще невозможно определить, кто говорит. Это – кроссворд из образов, шарада бестелесных персонажей, лабиринт подсознания.

И вот теперь представьте себе, какими глазами читают всё это те, кто потом воплотил сей замысел на сцене. Какие помыслы владеют ими, когда они бегут к своему главному режиссёру, мудрой, многоопытной и всегда по-детски азартной и ранимой Галине Борисовне Волчек, и, горячась и перебивая друг друга, убеждают её в необходимости дать им возможность поставить «Горбунова и Горчакова». И как она смотрит на них, узнавая в Никите и его товарищах ефремовскую неистовую тягу к выворачиванию души наизнанку и понимая, что только творческий огонь способен поддерживать очаг правды и высокого искусства.

Когда смотришь спектакль, лишний раз отчётливо понимаешь, что такое подлинный, классический «Современник» и в чём его неповторимое своеобразие. Он – естественен как дыхание, он – бесстрашен перед любыми самыми сложными задачами и самыми неудобными вопросами, он – это мы, наши бессонницы, невыдуманные радости и горести, жажда истины и поиск смысла.

Несколько лет назад я написал один стишок, нескромно озаглавив его «Себе и Бродскому»:

Жизнь состоит из языка,
Говаривал Иосиф,
Нам эту мысль из далека
Загробного подбросив.
Покуда здравствуют слова,
Читаемые вами,
Жива Поэта голова
У вас над головами.

И вот он – вечно живой Бродский, вечно живой Ефремов, вечно живой Театр. «Современник» всех тех, кто сам жив, неспокоен и задумчив.

Иван КОНОНОВ
«Литературная газета», 14 – 20 декабря 2011 года