Версия для печати

Бесы внутри нас

Анджей Вайда показал в «Современнике» Достоевского

Премьера «Бесов» в «Современнике», которую ждали, о которой спорили, пророча, кто — победу, а кто — поражение, состоялась. Восьмидесятилетний великий Анджей Вайда вернулся в театр, с давних лет знакомый и нежно любимый им; к людям, которые в тяжелые для России и Польши времена гонений, притеснений, разъединений оставались его верными и храбрыми друзьями.

В последний приезд в Москву, около полугода назад, когда на пресс-конференции его настойчиво спрашивали, нет ли у него для нас кинематографических и театральных планов, маленький, седой как лунь, он только улыбался в ответ. И вот пришел в «Современник», к давней и близкой своей подруге Галине Волчек. И она, первоначально решившая сыграть Варвару Петровну Ставрогину, отказалась от роли, на семь недель села с ним рядом за режиссерский столик под лампой.

Форма спектакля самая что ни на есть простая, традиционная при воплощении эпоса, отчасти (не намеренно ли?) старомодная.

Действие выстроено поэпизодно. Есть «рассказчик» — лицо от автора. Есть служки театра, которые четко и быстро переставляют скупой реквизит, выносят ширмы для «домашних», интерьерных сцен.

Но ширмы неизменно ставятся с краю, так, чтобы не заслонить пространства сцены, открытого вглубь, вширь и вверх. И рассказчик, живой, подвижный юнец, со вздыбленными рыжими волосами, — Сергей Юшкевич — стремительно выносится на сцену. Не комментатор событий, не связующий «элемент», а бешено активный участник происходящего. И служки театра, названные в программке «черными фигурами» (Руслан Ковалевский, Кирилл Мажаров, Рашид Незаметдинов, Владимир Суворов), в комбинезонах и масках похожи на «бесов». От них в спектакле шум, мертвое верещание трещоток, охи, стенания, вопли потустороннего, «дьявольского» мира.

Постоянная художница Вайды и спутница его жизни Кристина Захватович на огромном пространстве, изобразила серо-черные, длинные, мрачные облака, по колориту — близкие апокалиптическим Босху и Брейгелю, но еще и похожие на те, что в осеннюю пору нависают низко над великой русской равниной.

Предчувствие катастрофы — в темном воздухе сценического проема, в шумах, диссонансных звучаниях, взнервленных до крика, до истерики голосах спектакля. Похоже, что ужасное действие его, с убийствами, самоубийствами, обманом, позорными признаниями и жестокими интригами, совершается не по углам и каморам, не по барским хоромам, а на миру, перед судом людским.

Актер в спектакле Вайды открыт весь. Нельзя сказать, чтобы это было не опасно, чтобы режиссер не рисковал, крупным планом подавая актеров. Обнаружилось, что в большой и талантливой труппе «Современника» нет исполнителя на главную роль — Николая Ставрогина, сладострастника и злодея, сверхчеловека с необыкновенными природными талантами, барича и баловня, мучителя и мученика, казнящего себя. Новый для коллектива артист из провинции Владислав Ветров ни по возрасту, ни по фактуре для Ставрогина не годится, хоть и играет тщательно, с признаками некой значительности. Не удался и главный «бес» — провокатор Петруша Верховенский (Александр Хованский).

Потери были бы роковыми, если б Вайда ставил спектакль политический, а не человеческий. О смятении души, русском прекраснодушии, глобальности отвлеченных прожектов; о нашей податливости и лени, сибаритстве и рефлексии; о тяге к стадности; о сладости высокого словоговорения, которое рождает злое семя, отдает людей во власть бесовщины. Бесы в полифоническом спектакле польского режиссера не вне, а внутри человека.

Так читаются лучшие актерские работы. Смешной, трогательный, несчастный, виноватый-невиновный Игорь Кваша — Степан Верховенский-старший. Безбожник, умирающий на большой дороге, угасающим слухом слушает евангельскую притчу о бесах, которые вышли из человека, вошли в свиней и потонули вместе с ними в море. Кваша не только стильно и точно играет русского либерала-говоруна, невольного предтечу террористов и настоящих убийц. Он разгадывает тайну театральности Достоевского — его пафос, его смех, его надрыв.

Неистовым, ужасным, яростно живым шутом, в которого вошел бес гордыни, играет Лебядкина Сергей Гармаш. И прекрасным русским мальчиком (а не зрелым мужем, как обычно), ставящим на себе по чужому наущению эксперимент добровольного и своевольного отказа от жизни, играет Кириллова молодой и одаренный Дмитрий Жамойда. В труднейшей для ее поколения актрис роли Хромоножки Елена Яковлева, восходя от спектакля к спектаклю, ищет новое и свое. Она ужасна в исковерканности разума и тела. Но мгновениями и прекрасна — юродивая, просиявшая ликом, пугающая трезвых, разумных людей даром прозревать, видеть истинное и скрытое в человеке.

Есть и другие, о которых стоит сказать добрые слова. Жаль, что Волчек не вошла в спектакль. Какая бы была пара с Квашой!

Во времена, когда наши театры, в забвение качества, стараются ставить спектакли поменьше и подешевле, «Современник» снова обратился к большой эпической композиции, угадал проблему. И, может быть, нам опять, как в случае с «Крутым маршрутом» и «Тремя товарищами», предстоит быть свидетелями долгой жизни спектакля?

Три часа спектакля в зале стоит глубокая тишина. Слушают Достоевского. И потрясаются тем, как давно все главное о нас сказано. Мы ищем объяснения своим грехам, заблуждениям, страданиям. А он уже ответил на вопросы, в опережение века все угадал о грядущих потрясениях и несчастьях России.

Вера МАКСИМОВА
«Родная газета», 19 марта 2004