Версия для печати

Нет резинки от трусов

Хочется извиниться перед читателем за столь разухабистое название. Но – из песни слова не выкинешь: в спектакле «Голая пионерка», поставленном на Другой сцене «Современника» Кириллом Серебренниковым, пресловутой резинке внимания уделяется немало.

Роман Михаила Кононова, по которому поставлен спектакль, обладает странным свойством: сперва вызывает стойкое отторжение, а после вдруг замечаешь, что и сам заговорил притчевым, избыточным языком Кононова, в котором пафос прочно переплетен с издевкой, советский новояз с напевностью народной речи, а богохульство с религиозностью.

Сделав свою 14-летнюю героиню не только пулеметчицей, но и полковой девкой, по призыву Родины обслуживающей весь полк и комсостав, автор не мог не упиваться сенсационностью написанного, еще бы: во глубине советской действительности (роман написан еще в 80-е годы) школьный учитель Кононов безжалостно расправлялся с одним из последних советских мифов – мифе о пионерах-героях. Эта-то сенсационность вначале от романа и отталкивает. Но странное дело – стоит прочитать десяток страниц, как придуманный автором образ легко – как сама Маша Мухина от своего тела – отделяется от книжки и начинает жить своей жизнью.

Примерно то же происходит и со спектаклем Серебренникова. Режиссер решил слегка «спекульнуть» уникальными данными актрисы Чулпан Хаматовой. Хаматова так же истово оправдывает формальные режиссерские построения, как 14-летняя Муха выполняет чудовищные приказы советских военкомов. Там, где надо поскоморошествовать, превратив «широка страна моя родная» в церковный напев; поерничать, натянуть через всю сцену резинку, о которой сетует бедная Муха (рвут ее офицеры, не дождавшись, пока девушка сама разденется); запустить актрис в полет на цирковых лонжах, превратив девочку в хищную валькирию, распевающую советские песни, – режиссер и его соавтор художник Николай Симонов талантливы. Но когда Серебренникову надо почувствовать и передать зрителям, что такое война, выходит фальшиво. Впрочем, легко сказать «почувствовать». Для этого надо обладать нервностью и бесстрашием Чулпан Хаматовой. Поэтому, когда по сцене грохочут сапогами одетые в белое актеры, получается провинциальный кордебалет. А когда Чулпан баюкает в пилотке трофейный пистолетик, даже самых несентиментальных зрителей прошибает слеза.

Хаматова играет слепое женское начало, дающее жизнь и ненавидящее смерть. «Счастье?! На лбу дырка, а на дырке кровь. И ко всем придет счастье?!» – Муха словно спотыкается об убитого ею немца и не может ковылять дальше в слишком тяжелых кирзовых сапогах. Вот так же пронзительно и надорванно произносила когда-то свои монологи Марина Неелова, игравшая приблудную «дочь полка» мирного времени – сибирскую девочку Олю в спектакле «Спешите делать добро».

Роман Кононова начинается с того, как Муха, размазывая слезы и насвистывая «Рио-Риту», бредет через лес на допрос к капитану СМЕРШа, вспоминая два своих фронтовых года. Инсценировка Ксении Драгунской спрямила этот витиеватый обратный ход событий – спектакль начинается с довоенных пионерских салютов и ликующей песни Любови Орловой из фильма «Цирк», а кончается выстрелом СМЕРШа и уходом Мухи в светящуюся прорезь, напоминающую прикрытые церковные врата.

Незабываемая сцена романа – расстрел генералом Зуковым чудом вышедших из окружения бойцов. В спектакле артист Владислав Ветров, прикрыв лицо гипсовой маской, играет оперного злодея, не расстреливающего солдат, а машущего на них чем-то вроде пионерского галстука. Махнет – и те послушно падают, стащив с себя сапоги. В этой гротескно и не слишком отчетливо решенной сцене Хаматова играет невероятно реалистично. «Ну же, дядька Зуков, товарищ генерал, я же знаю, что вы пошутили – вон у Севки волосы на голове шевелятся. Ну, прикажите же ему встать, бляха-муха!» – требует обезумевшая пионерка. Тут-то образ Мухиной отделяется, перерастает спектакль и пускается в полет – совсем как Мухина, пережившая расстрел, но с тех пор научившаяся отделяться от тела и летавшая ночи напролет по «стратегическому заданию генерала Зукова». И еще долго после спектакля звенит в ушах, не дает покоя серебристый, надтреснутый голосок Хаматовой: «Дядька Зуков, товарищ генерал!..»

Самое страшное в романе Кононова – его послесловие. Во-первых, у Маши Мухиной был реальный прототип – прошедшая всю войну и ставшая писательницей Валентина Чудакова. А во-вторых, сцена расстрела Жуковым безоружных окруженцев – невыносимая правда. Вот и девочка Валя в 41-м не смогла ее вынести – упала в обморок прямо к ногам славного маршала, так щедро устилавшего путь немецких танков дешевыми комсомольскими телами.

У нас за пятьдесят лет мало что изменилось: Мухину, не вдаваясь в подробности, называют шлюхой, а о Жукове по-прежнему слагают мифы и легенды, окружая чуть ли не диссидентским ореолом. Только вот резинки на трусах промышленность выпускает теперь нервущиеся – как раз такие, о которых мечтала Маша Мухина.

Алла ШЕНДЕРОВА
«Новые театральные известия», 1 апреля 2005 года