Версия для печати

"Три сестры"-2

Галина Волчек "осовременила" чеховскую пьесу

В начале восьмидесятых Галина Волчек поставила "Три сестры", и спектакль надо было смотреть из-за Валентина Гафта, игравшего Вершинина, и Марины Нееловой - Маши: критики писали о нем по-разному, но он, безусловно, стал событием. Позавчера в театре "Современник" в первый раз прошла на зрителе новая премьера "Трех сестер" - постановка опять выстроена вокруг Маши и Вершинина, но эти роли играют Сергей Юшкевич и Ирина Сенотова. Они делают то, что могут, и все же смотреть спектакль будут не из-за них.

На этот раз актерскими козырями спектакля оказались Чулпан Хаматова и Михаил Ефремов: Хаматова, неизменно очаровательная в ролях шустрых и наивных девочек, играет младшую из сестер, Ирину. Михаил Ефремов стал Соленым, и в этом есть доля шутки и доля истины: Ефремов-младший - самый известный возмутитель театрального спокойствия, он тоже придумал себе странную житейскую маску; кому же еще и сыграть эту роль? Так и вышло: Ефремов достоверен и органичен, а Хаматова, как ни странно, пустовата: кроме органики и умения быть очаровательной для Чехова нужно что-то еще, и у нее этого не нашлось. Новые "Три сестры" (и это совершенно необычная вещь для пьесы такого уровня, поставленной в театре масштаба "Современника") - абсолютно незвездный спектакль, и ходить на него будут не из-за актеров.

"Трех сестер" на театре играли бессчетное количество раз, и ставить их как обычную пьесу нельзя - текст окутан памятью о прежних интерпретациях и трактовках, великих ролях, смыслах, которые несли в себе прежние постановки. Теперешняя театральная публика сильно изменилась: в зале найдутся и те, для кого история сестер Прозоровых будет внове, но для театра это ничего не меняет - "Трех сестер" можно ставить лишь для того, чтобы сказать что-то очень важное. Такая пьеса требует очень большой режиссуры, тут не может быть ничего случайного - и наиболее примечательным в "Трех сестрах", поставленных в "Современнике", стало то, как здесь звучит текст.

Это Чехов конца века, когда слова стерлись от частого и напрасного употребления, а мысли, прежде поражавшие своей глубиной, потеряли смысл. Спектакль безнадежен потому, что за словом не встает живое содержание - героям не во что верить и не на что надеяться.

Тот, кто любит пофилософствовать, после спектакля найдет о чем подумать, но человек, помнящий пьесу, пожалуй, будет удивлен: барон Тузенбах (Илья Древнов) стал миленьким, хорошеньким мальчиком, ровесником Ирины, и все, что связано с ним у Чехова, провалилось неведомо куда. Он говорит, что ему еще нет тридцати - а на самом деле ему едва за двадцать; окружающие уверяют, что он отменно некрасив - а в действительности розовощекий, черноволосый, востроглазый барон обольстителен, как херувимчик. Мальчик ухаживает за девочкой, и ее страх перед таким замужеством кажется непонятным: лучшей пары Ирине все равно не найти.

А у Андрея Прозорова (Иван Волков) не ладится с женой из-за проблем интимного свойства: Наташа прельщает мужа и нежным взглядом, и легким жестом, и ножкой, выглядывающей из-под высоко поднятой юбки, но он знай себе читает. Героиня Дарьи Фроловой - женщина рослая, пылкая, крупная: кровь с молоком. Отсюда и домашние сцены, отсюда и романчик с Протопоповым: бедняжка мается, а муж не хочет ей помочь...

Этот спектакль надо смотреть тем, кто помнит театр семидесятых годов - тот не стеснялся патетических интонаций, не боялся показаться высокопарным, и в этом был свой смысл. Мост, нависший над комнатами Прозоровых, фонари, метель, три женские фигуры, вглядывающиеся вслед уходящим из города военным, - впереди нет ничего, и дело не только в том, что Соленый застрелил барона, а Вершинин отправился в Царство Польское. Ощущение безнадежности создает стершееся, не имеющее никакого отношения к живой жизни, потерявшее и смысл, и цену слово.

Алексей Филиппов
Известия, 8 февраля 2001 года