Версия для печати

За железным занавесом

Театр "Современник" справил себе Другую сцену и новую "Шинель"

У театра Галины Волчек теперь два официальных адреса - Чистопрудный бульвар, 19 (это то, что знают все, уютный особнячок, полукруглое крыльцо с легкими колоннами) и Чистопрудный, 17 - примыкающий вплотную к белой стене темно-коричневый "железный занавес". На стеклянных дверях надпись - Другая сцена.

Несколько мрачный, зато издалека заметный фасад придуман известным сценографом Александром Боровским. Логотип нарисовал сценограф легендарный, Боровский-старший. Название для Другой сцены (не Новая и не Малая) родилось во время коллективных гастрольных бдений за рюмкой чая. Строили второе здание для "Современника" три года. Получилось, надо сказать, загляденье.

Последнее время новые театральные площадки Москвы лепятся в глубине огромных офисных зданий, подъезды у них где-то сбоку, вывесок нормальных нет. Неопытному зрителю трудно с первого раза обнаружить, скажем, вход в Центр Мейерхольда на Долгоруковской. Центр СТД на Страстном тоже выглядит несущественным придатком к магазинам. А для Волчек построили театр. Настоящий. Офисная часть есть, но она уходит в глубину, перпендикулярно бульвару. Офис сзади, театр впереди. Правда, паркинг - наземный или подземный - увы, не предусмотрен, и поставить машину хотя бы в относительной близости от "Современника" теперь совсем уж нереально.

Другая сцена - результат инвестиционного проекта. Город вложился только землей и разрешением на строительство. Стоимость, которую озвучивают открыто, - четыре с половиной миллиона долларов. Значит, если умножить примерно на полтора, получится реальная сумма.

Архитектурное решение академика Евгения Асса повторяет пространство старого доброго "Современника", словно бы сужая его и сплющивая. Все кажется знакомым - гардероб слева от входа, ступени из гардероба в фойе, само фойе, вытянутое в длину, фронтальные двери в зрительный зал. Очень дорогая, очень стильная и по-теплому домашняя простота. Проекционные экраны демонстрируют, что происходит на улице. То есть ты паркуешься, негромко матюгаясь, а тебя в это время показывают по внутреннему телевидению. Пока зашла, сняла пальто, припудрила носик - ты уже звезда...

Из того, что не видно зрителям - апартаменты для гастролирующих режиссеров и два прекрасных репзала: стеклопакеты, свежеструганое дерево, тишина, сосредоточенность. Заходишь, и сразу хочется работать, прямо как чеховской героине. Штат театра в связи с новосельем увеличился всего лишь на пять единиц: администратор и четыре девочки-билетерши, каждую из которых Волчек подвергала личному фейс-контролю с попутным проникновением в душу. Я бы осмелилась посоветовать "Современнику" завести для Другой сцены отдельного директора, желательно молодого и продвинутого. Нужен сгусток свежей энергии, чтобы колесо завертелось весело и лихо.

Зрительская часть выдержана в фирменной бело-коричневой гамме. Безупречные туалеты. Стенд с домашними фотографиями "современниковцев". На месте рояля - буфетная стойка (в основном здании, если помните, буфет расположен в подвале). Ассортимент с упором... на ливанские сладости. Говорят, ГБ дала задание буфетчику подыскать нечто такое, "чего ни у кого нет", а когда привезли разные финтифлюшки на пробу, сама, отодвинув диету, все продегустировала. И посуду тоже выбирала лично. И сколько должна стоить чашка кофе, решала на общем собрании. В общем, строительную каску Волчек сняла, но хлопот пока не убавилось.

Главные проблемы, разумеется, еще впереди. У Другой сцены должен появиться другой репертуар. Не просто новый, но принципиально отличающийся от основной афиши. Насколько я понимаю, сегодня в театре больше всего опасаются, как бы Другая сцена не стала отстойником для милых камерных проектиков, моноспектаклей, сделанных на досуге второстепенными актерами, и бездомных антреприз. Телефоны в "Современнике" разрываются. Звонят те, кто хочет посмотреть "Шинель" (им пока отказывают, но оставляют луч надежды), и те, кто жаждет на Другой сцене что-нибудь поставить или сыграть (тут луч надежды вряд ли блеснет). По нынешним амбициозным замыслам, Другая сцена должна стать круче самого "Современника". Здесь могут появиться провальные проекты, но тихие - никогда. Творческий эксклюзив, о котором шумит и спорит Москва, - вот планка, установленная для Другой сцены не только умозрительно, но и вполне конкретно - "Шинелью" Валерия Фокина с Мариной Нееловой в образе Башмачкина. К Новому году должен выпустить "Голую пионерку" по повести Михаила Кононова Кирилл Серебренников (в главной роли - Чулпан Хаматова), и, наконец, сама Волчек планирует после долгого перерыва вернуться к актерской профессии - она сыграет "старую толстую проститутку" в инсценировке романа Эмиля Ажара "Жизнь впереди". Так начнется путь друг к другу театра "Современник" и эпатажного украинского постановщика Андрея (Андрiя) Жолдака-Тобилевича. По сюжету проститутка влюбляется в юного мальчика. Исполнитель на эту роль пока не выбран.

Теперь надо объяснить, почему на "Шинель" нет ни билетов, ни контрамарок. Зал Другой сцены, способный трансформироваться по-всякому, вмещает 300 зрителей. Или даже триста с хвостиком. Однако Фокину понадобился театр теней, то есть экран и проектор, что оттяпало место основательно. Таким образом, за один вечер "Шинель" могут увидеть 90 счастливчиков, и их имена известны на месяц вперед.

Он был титулярный советник

...На экране летит снег, беспрерывно, сверху вниз, сверху вниз, по косой, и от этого теряешь точку опоры, и кажется, что летят и сцена, и зал, и сама ты на своем стульчике головокружительно куда-то уносишься. В центре площадки - шинель. Сооружение в полтора человеческих роста, на каркасе. Такую шинель действительно надо "строить". Если ее уронить назад, получится люлька или гроб (то есть последняя колыбель). Если вперед - гробовая крышка. Шинель велика Акакию Акакиевичу. Даже старая, что уж говорить о новой. Ему велика сама идея шинели, ему не по плечу и не по росту мир, где люди шьют себе новые шинели, запросто расправляясь с роковыми вопросами бытия.

И все же, спросит неискушенный читатель, зачем Неёловой - Башмачкин? Мужская роль - актрисе? Да еще той, чья вызывающая женственность поставила ее в первый ряд театральных героинь эпохи. Но именно этот парадоксальный выбор (идея проекта, сказано в афише, Юрия Роста) остраняет хрестоматийную ситуацию, высвечивает в ней новую суть. Важнейшие для этой роли слова - "боль, душа, жалость" - вне пола.

Для Нееловой сделали "скальп" - лопоухий, с собранным в гармошку лбом и седой растительностью неопределенного направления. Чужие руки - перчатки телесного цвета с рельефом старческих вен. Мешковатый вицмундир, стоптанные башмаки на раскоряченных щуплых ножках, щечки - впалые землистые, глаза прикрыты кожистой пленкой, кажется даже, что торчит вперед острый подбородок. Дребезг вместо голоса. Словоохотлив был автор, а Башмачкин, как известно, изъяснялся преимущественно междометиями и предлогами, так что текста осталось в лучшем случае полстранички.

Женщина играет мужчину - момент всегда пикантный. Фокин сразу дает публике то, о чем она втайне от себя мечтала, дабы впредь к вопросу о перемене пола не возвращаться. Акакий Акакиевич расстегивает мотню, шарит рукой в поисках чего-то незначительного, приговаривает: "П-с-с, п-с-с, п-с-с....". Оправился в горшочек, выплеснул содержимое из шинели "на улицу".

Башмачкин - не живой труп. Гораздо страшнее - влюбленный труп, мечтательный труп. Мечта его и любовь - шинель. Когда прежняя конструкция лежала в руинах, на сцену гордо и величаво взошла новая. Из темного сукна с лучшей кошкой по воротнику. И за несколько минут была проиграна целая любовная история: робкий флирт (без особой надежды на взаимность), жар обладания, сладкая хозяйская тирания... Это страсть с первого взгляда. Объятия Башмачкина с "подругой жизни", новой шинелью, горячи и нерасторжимы. В разлуке - смерть. Гоголевский Акакий Акакиевич, если помните, принарядившись, вдруг путился было рысцой за какой-то шляпкой. Для Фокина и Нееловой это невозможно. Изменить шинели со шляпкой их герой не смог бы ни при каких обстоятельствах.

На экране, где до того босая ступня качала педаль ножной машинки, и подгулявшие чиновники среди канделябров хлестали шампанское, в круговерти домов и светлых высоких окон, с Башмачкина стягивают шинель, вскоре после чего он умирает, испустив пронзительный петушиный крик. Сам Фокин с монотонностью заупокойной службы читает авторскую эпитафию: "И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто в нем его никогда и не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое... но для которого все ж таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели". Летучий голландец в черных сукнах скрывается от зрительских глаз.

Ведь вот интересно: десяти лет не прошло после "Медного всадника", тяжело-звонкого скаканья по потрясенной мостовой, а по Петербургу бродил уже другой призрак - маленький человек с кошкой на воротнике...

Что касается маленького человека, то Башмачкин у Нееловой и Фокина вообще на человека мало похож. Испытывать к нему, например, жалость было бы странно. Слова: "Я брат твой", в воздухе не звенят. Родственные связи этого Акакия Акакиевича определить трудно, как и состав крови. Весь он утрированный, потусторонний, кунсткамерный.

Зато Фокин с Нееловой, безусловно, родственники - по линии Мейерхольда. Неелова в 1969 году закончила в ЛГИТМиКе курс Василия Меркурьева и Ирины Мейерхольд. Она знает, что такое таинственная "биомеханика", когда эмоции определяются пластическим состоянием, положением тела в пространстве. Если мы ощущаем люфт между совершенством актерской пластики и собственными эмоциями, значит, нам непривычен такой тип театра.

Я спросила после спектакля, кто играет шинель. Кто движется там внутри, под темными сукнами, принимает в теплые объятия Башмачкина, существует то синхронно с ним, то абсолютно самостоятельно... Мне не смогли ответить. А жаль. Шинель работает превосходно, на уровне классного иллюзиониста. Вот слово, которым можно определить этот спектакль - фокус. А фокус не вызывает иных эмоций, кроме одной: ах, как здорово сделано!..

Елена ЯМПОЛЬСКАЯ
"Русский Курьер", 7 октября 2004