Версия для печати

Белая буря в пустыне

Кирилла Серебренникова легко упрекать: ну вы, батенька, напридумывали так напридумывали. Уж тут вам и политические аллюзии, и высокопарные метафоры вроде сгорающих (пш-ш-ш - и нету флота) бумажных корабликов, и материально-телесная сторона любви в бенефисном исполнении известных мастеров сцены. А вот трагедии что-то не получилось - за душу не берет. Можно. Но не хочется. Многое в "Антонии и Клеопатре" придумано здорово. Почти все - умно. Спектакль получился головной. Может быть, даже чересчур. Но при видимом недостатке в нашей режиссуре людей, умеющих думать головой, а не каким-то другим местом, эту его особенность хочется не простить, а скорее приветствовать. Эллинистический Египет внятно и последовательно превращен Серебренниковым в арабский Восток с чеченским акцентом, римская метрополия - в европейский Запад с российским лицом. Противопоставление дикой силы страстей и цивилизованного лицемерия, по-детски простодушной жестокости и взрослой, совсем не военной хитрости пусть не с идеологической, но с сугубо театральной точки зрения - плодотворный ход. Чудесно сыгран совсем молодым Иваном Стебуновым Октавий Цезарь. В нем, конечно, угадывается президент одной очень большой страны с обширными нефтяными ресурсами (сделано это без нажима: вот эдак головку набок склонил - и видно, что лукавит), но куда больше - "нашист" с чисто вымытыми щеками. Его противостояние с Антонием - не противостояние двух триумвиров. Это конфликт боевого генерала и номенклатурного ничтожества, боящегося собственных холуев. С одним из них, Помпеем (отморозком, ушедшим в чеченский беспредел), тут разберутся быстро - за уставленным кушаньями столом переговоров. Где стол был яств, там труп лежит.
Роман Клеопатры с Антонием очень напоминает в этом спектакле другой ее роман - с Цезарем (Юлием, конечно, - не Октавием). Чулпан Хаматова играет не женщину, а скорее девочку, какой она Цезарю когда-то предстала: есть в ее жестокой капризности что-то от ее же юной Лары из "Доктора Живаго". Антоний в исполнении Сергея Шакурова - не мужчина в расцвете лет, а стареющий воин. Любовь-злодейка блеснула вдруг улыбкою прощальной - и, эх-ма, какой там Рим с его перестановками в администрации президента! Эта любовь не на эллинизированном (европеизированном) Востоке случилась, а в чужой диковатой стране, поворачивающейся к нам то страшным своим ликом, то почти сказочным, словно глазами Синдбада-морехода увиденным. Тут сладкоголосый евнух и змееобразный прорицатель с приапическим фаллосом мирно уживаются с шахидами в черных повязках. Тут и сама озорница Клеопатра рядится в разные одежды - вдруг шутки ради предстает перед Антонием то эдаким Салманом Радуевым, то гурией, то черной вдовой. Если люди с чисто вымытыми щеками держат ее за варварку, охотно подыгрывает и им: вам восточные причитания нужны - извольте. Изменчивый лик любви, как и изменчивый лик Востока, преследует Антония везде. Даже в Риме. Клеопатра мерещится ему в прислуге. Является, словно дух Банко Макбету на пиру. Белое солнце пустыни наносит смертельный удар.
Драматург Олег Богаев несколько скорректировал текст Шекспира, а местами даже и дописал. И этот ход кажется дерзким, если не знать, что в западной театральной практике он стал привычным. Там давно уже пытаются приспособить классику к реалиям сегодняшнего дня, трагический жанр - к нашему разучившемуся воспринимать возвышенное времени. Едва ли не самой блистательной победой на этом пути стал "Отелло" Люка Персеваля, в котором шекспировский шедевр был от начала до конца (!) и очень талантливо переписан брутальным современным языком. Персеваль помещал трагедию Шекспира в новую среду так, чтобы среда ее не разъела - лишь насытила своими токами. Грубая лексика не отменяла шекспировских страстей, она лишь сообщала им новые обертоны. Это был чистый и безупречный эксперимент. У Серебренникова с чистотой жанра дело обстоит несколько хуже. Его спектакль куда более лоскутный и избыточный, чем у Персеваля. Неровный. Но стоит ли сравнивать? Ведь там почва для подобных экспериментов давно унавожена, расти - не хочу. Тут надо пробиваться через асфальт, удерживать внимание зрителей кунштюками. И Серебренников пробивается. Дерзает. Растет. Его спектакль - хочется поддержать. Пусть не безоговорочно, но с радостью - и за него, и за театр, в котором встреча классики и современности оказалась совсем не так смертельна, как встреча Запада и Востока.

Марина ДАВЫДОВА

«Известия», 4 октября 2006 года