|
 Версия для печати
Homo шинелиус
Спектаклем Валерия Фокина с Мариной Нееловой в роли Акакия
Акакиевича театр "Современник" открыл свою Другую сцену
У "Шинели" судьба всех шумных проектов. Она так оригинально
задумана, о ней так много и с удовольствием рассказывали участники, что заранее
предвкушаешь нечто необыкновенное.
Поначалу зрелище не только не обманывает, но и превосходит все
ожидания: из огромной двухметровой шинели вылупляется маленький лысоватый
затылок с пучками седых волос, потом оборачивается сморщенное личико с белесыми
подслеповатыми глазками - не Марина Неелова, а торжество актерского
перевоплощения, помноженное на шедевр гримерного искусства.
Слышится странная музыка Александра Бакши в изысканном исполнении ансамбля
"Сирин", сконструированное Александром Боровским пространство мерцает и
переливается всеми оттенками серого, а на подсвеченном экране мелькают зловещие
петербуржские тени, придуманные Ильей Эппельбаумом. Словом, лучшие силы
современного театра демонстрируют богатство своих возможностей. Никакого
разнобоя - все в строгом ансамбле. Прима этого ансамбля - Марина Неелова. Ее
внешний рисунок виртуозен, как балетная партия: разработано каждое движение,
каждый жест ручки или ножки, каждая модуляция голоса и две отточенные гримаски
- умиления и ужаса.
Первые минуты жадно разглядываешь этот удивительный мир, где метет не
театральный, а по-настоящему тающий снег, где в шинели обитает человекообразная
моль - оживший персонаж гениального мультфильма Норштейна. А потом вдруг
наступает равнодушие.
Так бывает в детстве, когда долго и кропотливо обустраиваешь кукольное жилище,
добиваясь, чтобы все было "по-настоящему": кукольные вилочки и ложечки,
кукольный торшер. И вот, наконец, дом закончен. Удовлетворенно разглядываешь
все мелочи и... испытываешь разочарование: что делать с этим мирком дальше, как
заставить его ожить?!
Никакого "дальше" Фокин не придумал - видимо, слишком увлекся оттачиванием
деталей. Куколка Акакий Акакиевич, покружив по сцене, пропищав несколько фраз,
умоляя грозную тень портного починить старую шинель, усаживается на стульчик и
засыпает. Прелестные буквочки пляшут по экрану, складываясь в заветное слово
"шинель". Но зал устал умиляться и равнодушно взирает, как сама собою является
новая шинель, еще величественнее прежней и явно женского рода - сперва
кокетливо уворачивается от Акакия Акакиевича, потом милостиво подает ему рукав
и царственно впускает в свое уютное нутро.
На лице Нееловой сменяются все те же гримаски, что и вначале. Похоже, режиссер
заковал ее в такую жесткую внешнюю партитуру, что зрителю никак не удается
почувствовать, происходит ли что-нибудь у ее персонажа внутри. И потому зал
подобно Башмачкину погружается в какую-то растительную спячку.
Странно, однако, выходит: когда Акакий Акакиевич, вернувшись от портного,
баюкает свою прохудившуюся шинель - ее, "заболевшую", лежащую на сцене мертвым
грузом, жалко. А вот когда за экраном зловещие тени отнимают новую шинель,
Башмачкин пищит им: "Я брат ваш!", а после, как в гроб, укладывается в прежнюю
шинель и, пронзительно взвизгнув, затихает, - испытываешь столько же эмоций,
как если бы на твоих глазах прихлопнули моль.
Кто его знает почему, но гоголевская "Шинель" пошутила над Фокиным так же, как
над Акакием Акакиевичем: поманила, обольстила и уплыла.
Алла ШЕНДЕРОВА
«Итоги», 12 октября 2004 года
|
