Жизнь меняет колер

"Селестина" в "Современнике"

Что бы вы ни говорили, а в нашей жизни произошли значительные перемены. И театр как лакмусовая бумажка их заметил. Я терпеть не могла школьные уроки химии, однако еще помню, что, если лакмус краснеет, значит, там кислота. Уж не стала ли наша жизнь насквозь кислой (кислотной), если такой человек, как Николай Коляда, живописавший ее темные стороны, вдруг предпочел яркий колер? Автор, выбиравший в герои сирых и неудачливых, которых если что и спасало, так это тень любви, надежда на любовь, вдруг поставил подряд два спектакля о страстной любви и гибели любовников. Не увечных и убогих, а прекрасных, юных и богатых. Правда, ни в том, ни в другом – ни в “Ромео и Джульетте” Екатеринбургской драмы, ни в “Селестине” “Современника” – Коляду не занимала роскошь. Вместо каменных палаццо средневековой Вероны они с художником Владимиром Кравцевым “сочинили” нашу родную до боли, замусоренную деревянную провинцию. С ее простодушием, трогательными обычаями и абсолютным хаосом жизни. С жестокостью родителей к детям и равнодушием детей ко всему миру. С разноцветными бумажными лентами, из которых и стар и млад крутят искусственные цветы, словно заранее чуют, что все закончится кладбищем.

Русский дух Коляда с Кравцевым вдохнули в испанскую “Селестину”. Место искусственных цветиков заняли бумажные вертушки (они вращаются от легкого ветерка, и когда-то, в детстве, у меня была такая) и разноцветные половики, какие делают рачительные хозяйки из остатков. Их можно бросить на пол, застелить ими скамью или табурет. А если в них проделать дыру и просунуть в нее голову, получается верхнее платье. Персонажи “Селестины” обряжены в эти половики, как в доспехи, их делают у нас на глазах

И это больше, чем одежда, – это стиль жизни, занятие рукам. Коляда любит занимать актеров каким-нибудь необязательным делом, “потому что если не стрелять в воздух, то можно убить человека” (из “Одесских рассказов” Бабеля). Сцена завалена яркими тряпками. Доминирует красный. В ренессансной культуре он символизировал необузданное веселье, силу, гнев, кровь и само пламя Ада. В сущности, все это имеет непосредственное отношение к героям пьесы.

А сама пьеса, подобно высокородной аристократке, может гордиться своей пятисотлетней историей. Однако названа она именем женщины отнюдь не благородного происхождения. Селестина – хитроумная старуха, торгующая всем, чем придется – от пряжи и снадобий до девственности. “Селестина” – это испанский Ренессанс. Она завершает средневековый период и открывает литературу Нового времени. Ею начался жанр плутовского романа, который Испания подарила миру. Сам Сервантес назвал ее “божественной”. Впервые “Селестина” была опубликована в 1499 году. “Селестину” вскоре перевели чуть ли не на все европейские языки, а в ХХ веке были сделаны ее адаптации для сцены. Однако Фернандо де Рохас остался автором одного единственного

Работая над спектаклем, Коляда оставил все существенные перипетии и самые яркие диалоги. Язык так выразителен и сочен, что пьеса немедленно расходится на цитаты. Вот как чертова сводня Селестина уговаривает девушку: “Ай-ай, посмотрела б ты, какая сноровка у твоей сестрицы! Один у нее в постели, другой за дверью, третий дома по ней вздыхает. И со всеми-то она поспевает. Что, если у тебя двое будут, об этом расскажут доски в кровати? Один раз не в счет. Монах по улице в одиночку не ходит, куропатка одна не летает, одна ласточка весны не делает, одному свидетелю не верят. Чего же ты хочешь от единицы? Заведи хотя бы двух. Два – хорошее число. Ведь у тебя два уха, две ноги и две руки, две простыни на постели, две рубашки на смену. А захочешь нескольких, тебе же лучше! – Кричит вниз: – Иди сюда, сынок Пармено!”

И вот уже премиленькая юная Ареуса (Инна Тимофеева) сдалась, и трусливый Пармено (Сергей Гирин) достиг цели. Любого Селестина на свою сторону перетянет, убедит, будто белое – черное! Бесстрашно берется за всякие темные делишки, ее и за колдовство в перьях валяли и дегтем мазали, а ей все нипочем. “Прослыть трусливой хуже, чем понести кару, – подбадривает она себя. – Удача сопутствует храброму”. Умеет она и всякие мази да кремы делать – и лечебные, и косметические, для чего держит на чердаке (или сочиняет, чтобы испугать) когти дракона, глаза волчицы и бумагу, исписанную кровью летучей мыши. Она жадна и лжива, неряшлива, неразборчива в средствах. Но зрителю трудно осуждать ее – ведь старуха так любит жизнь, так старается во славу любви! Выгода выгодой, расчет расчетом, но, наблюдая за играми молодых пар, она получает истинное удовольствие мастера, хорошо сделавшего свою работу.

“Селестину” поставили ради Лии Ахеджаковой, и это, если не считать Пульхерию Ивановну, ее первая возрастная роль. С какой свободой и радостью играет актриса неопрятную, уродливую старуху! Ее лицо спрятано под огромными окулярами, на ней мешок из плетеных половиков. Когда Селестина впервые появляется на сцене, поражаешься, какая она маленькая рядом с кабальеро Калисто, его слугами и прочими горячими испанцами. Но как она всеми вертит, сочиняет, интригует! Да, она старая шлюха, но сколько молодых людей разного пола и сословия получает у нее поддержку и совет! Как преданна ей племянница Элисия (Галина Петрова), в финале отомстившая за подлое убийство Селестины и перенявшая ее дело!

Селестина – Ахеджакова – душа и смысл спектакля. Лучшие сцены – это сцены с нею. Понятно, в роли старой хрычовки есть за что зацепиться. Куда труднее юным героям-любовникам. Калисто (Максим Разуваев) и Мелибея (Мария Аниканова) благородны, прелестны собой и по-своему трогательны в своем пренебрежении ко всему миру. За пределами их любви земля кончается и останавливается время. Мелибея – это черновик, ранний вариант, эскиз Джульетты, причем на целый век раньше. До нее в испанской литературе девушки не убивали себя, потому что знали: потеряв одного мужчину, можно найти другого. Любовь не была в такой степени индивидуальной. Сыграть идеальных любовников трудно, и Калисто с Мелибеей кажутся фарфоровыми куклами. Специальные механизмы красиво поднимают их над сценой, чтобы зритель мог ими полюбоваться. Они мечтают о любви, любят и гибнут, так и не ожив. Гибнут и вероломные слуги кабальеро Калисто, и сама Селестина. Итог – пять трупов. Алчность и зависть движут миром, заставляют его вращаться по своей воле, как ветер заставляет вращаться бумажные вертушки...

Светлана Новикова
Литературная газета, 29 мая 2002 года