Версия для печати

С любимыми не расставайтесь!

Сначала померещилось. Старый ленинградский фонарь, одинокое окно светится, наверное, комната Тамары - окнами в колодец… Восстания 22, квартира 2? Реальный володинский адрес, куда после премьеры БДТ не раз приходили разные люди, стучались и спрашивали Тамару Васильевну - до такой степени "вторая реальность" спектакля, нежнейшего из товстоноговских созданий, захватывала, смыкалась с жизнью, становилась жизнью…

Фонарь, окно...

Сразу оговорюсь: я видела самое первое представление "Пяти вечеров", приготовленных к 50-летию "Современника". Ехала на премьеру из Ленинграда (не из Петербурга), почти уверенная в том, что в "Современнике" - втором и любимом "доме" Володина - в этот вечер постараются забыть свое гламурное, многоцветное "буржуазное" сегодня во имя легендарного, черно-белого, демократического и истинного "вчера". Что умоют лица, сотрут дорогой лак, хотя бы ненадолго. Казалось, что здесь не смогут соврать, наиграть, не поверить пьесе, хотя бы из-за ностальгии по "тому" театру. Я была почти уверена: возьмут ту интонацию простой драматической правды, которая все хуже дается нашему театру. Тем более что и Тамара и Ильин - в возможностях замечательной Елены Яковлевой и Сергея Гармаша… В общем, вместе со мной поезд Ленинград - Москва вез тонну пафоса и чемодан надежд. Трясясь в вагоне, я предавалась непростительному профессиональному идеализму: что Галина Волчек проявит бдительность и не перепутает повадки 1958-го с повадками и танцами, явившимися после Фестиваля молодежи и студентов (все театры путают). Ведь она же помнит, как ходили, что носили, о чем грустили, чего хотели… Время уходит, остаются последние очевидцы, и наверняка "Пять вечеров" взяли, "чтобы помнили", чтобы вернуться туда, в старый "Современник", где - "правда! Ничего, кроме правды!" Нет, кроме правды еще - счастье...

"Пять вечеров" поставил молодой режиссер Александр Огарев. Но ведь для того чтобы чувствовать время, ощущать его запахи, движения, колебания света, вибрации воздуха и нюансы отношений, не обязательно в нем жить. Стоит включить образованное творческое воображение - и уже не перепутаешь 10-е годы XIX века с его же 30-ми, а время юности родителей - с годами, когда бабушка была молодой… Что ж говорить о десятилетиях недавних, в которых рос сам? Фантики, шапки и гольфы отрочества, туфли и косынки юности не перепутаешь с туфлями и шапками бабушки или мамы, да и с собственными вещами других десятилетий не перепутаешь. В разные годы люди по-разному глядят, ходят, прикасаются друг к другу. У самого Володина прочтите, что такое было взять девушку за руку! И как брали, какой внутренний жест сопровождал это событие…

Фонарь, окно… А дальше возникли какие-то совершенно не ленинградские, а купеческо-московские кованые ворота, мимо них, прямиком из спектакля Римаса Туминаса "Маскарад", прикатились два неправдоподобно больших снежных кома, и именно "как снежный ком" спектакль стал обрастать ненужными деталями и тонуть в сценической суете. Тут и "Миленький ты мой" голосом Юрия Шевчука, и старые пластинки, и еще какая-то музыка ("Где Кура, а где дом?" - как говорилось в одном спектакле…) Тут и занавески, летающие туда-сюда, и условные дверные рамы, словно сошедшие с фотографий ранних современниковских спектаклей, и безусловные столы, и "ретро-катание" на коньках, и смесь 50-х с 70-ми…

Ну, как может Катя, девочка с телеграфа, танцевать со шваброй на столе в чужом доме? "Не верю!" - кричит ранний "Современник", но "Современник" нынешний не слышит его…

Здесь как будто все время опасаются: нынче зритель не поймет. Чего не поймет? Что признание Тамары в любви, высказанное одной фразой: "Я тебя уважаю", - это не то же самое, что нынешнее "Приглашаю тебя на утренний чай с лимоном"?.. Как же надо довести зрителя, чтобы он стал таким тупым? Вот "для тупых" в первой же сцене Лилия Азаркина изображает продавщицу Зою в лучших традициях Клары Новиковой. А ведь одинокая Зоя - та же Тамара, только не дождавшаяся своего Ильина. В пьесе - рифмы, зеркала, тишина одиночества…

Или вот. Слава бросает на пол книгу, Тамара кричит: "Это же письма Маркса!" Смешно и печально написано, но Яковлева почему-то так боится, что зал не засмеется на реплику, что изо всех сил педалирует, красит… А как суетится Полина Рашкина (Катя), существуя в режиме мультфильма - ни секунды остановки. Ощущение, что зал - тюбик, из которого выдавливают реакцию.

У Володина все - между строчек, за словами. Потому он и Володин, а не Софронов или даже Розов. В "Современнике" (как и в Молодежном театре на Фонтанке, где спектакль поставил Семен Спивак) до странности нет ничего между, а смачно раскрашивают именно строчки. Или смачно молчат (Гармаш), или картинно падают в обморок (Тамара при виде Ильина), или старательно интонируют, уничтожая речь, которая когда-то казалась магнитофонной, а потом оказалась поэзией. И нежный текст лишается содержания, вместо подлинного (что так важно в Володине) возникает бесконечное "понарошку", все показано - и мир володинских героев, где внешнее скрыто, а внутреннее ясно, превращается в мир, где все внешнее ясно, а внутреннего нет.

Почти весь спектакль демонстрируют отношение к тексту, отчуждают его. Между тем именно текст звучит изумительно, ясно, тонко.

Но "умыть лица" после сериалов, ток-шоу, Серебренникова и Чусовой актерам "Современника" не удается.

Может быть, пройдет время, Яковлева с Гармашом успокоятся и станут играть тоньше. В спектакле, который видела я, они действовали лишь всенародно известными "обаяниями", не отдаваясь собственно драматическим движениям, страхуясь. Ни у Тамары, ни у Ильина не было за спиной крыльев биографии, хотя к концу спектакля из-под завалов сценического хлама робко выползла история Мужчины и Женщины. Мужчины, который хочет "жить так, как мне нравится, и ни перед кем не отчитываться", - свободного мужчины, неожиданно вставшего на якорь, и женщины, которая на то и женщина, чтобы якорем быть. История родилась, но развиться у нее уже не было времени.

Зинаида Шарко - первая и легендарная Тамара товстоноговского спектакля - рассказывает, что когда Володина пригласили читать "Пять вечеров", это был "целый спектакль. Через каждые пять минут он останавливался и говорил: "Извините, там очень бездарно написано. Я вот это исправлю и это исправлю... Ой, как это плохо! Я… я даю слово, что я это исправлю!". Вот так он прочел всю пьесу, извиняясь за то, что якобы так плохо написано.

Как бы хотелось, чтобы вот так, по-володински извиняясь, "Современник" "перечел" и поправил свой сценический текст, потому что и вправду он "написан" неважно.

Марина ДМИТРЕВСКАЯ

"Планета Красота" №5-6, 2006 года