Версия для печати

Мамапапасынсобака

Новый год московская сцена встретила двумя яркими театральными событиями

ПОЧТИ одновременно с новой премьерой "Современника" "Мамапапасынсобака" грянул Островский в Малом театре. Неожиданно два этих крайних по отношению друг к другу опуса сомкнулись в общей интонации. Ею стала страстная проповедь - разная по характеру, но одинаковая по интенсивности. И если нет ничего удивительного в том, что Сергей Женовач поставил с такой интонацией позднюю пьесу Островского "Правда хорошо, а счастье - лучше!", то от молодой Нины Чусовой с пьесой сербской парадоксалистки и брехтианки Биляны Срблянович такого никто не ожидал.

Проповедь Сергея Женовача рядится в одежды психологического и бытового театра, а Нина Чусова пользуется экстремальным языком граффити, компьютерных игр и детского уличного жаргона. "Моралисту" Островскому слишком хорошо была знакома грубая и дикая сермяга русской жизни с ее жестокими законами, цинизмом и беспросветностью, и все же - в последних пьесах с особым драматизмом - он настойчиво перемещал своих персонажей в утопический мир любви и сострадания, в котором кроткие и чистые сердцем учат жестокосердных творить добро.

Четыре маленьких ребенка, собравшиеся в белградской песочнице, чтобы поиграть в "семью", только и могут, что плача заклинать о любви. Персонажи спектакля Сергея Женовача тоже только и могут, что сесть рядком на скамеечку и запеть песню про то, что, правда хорошо, а счастье - лучше. Запеть так, что в это жадно и страстно поверят и сами актеры, и публика.

Московская утопия

Сергей Женовач поставил пьесу Островского, все дальше проникая в лелеемый им мир русского драматурга. Он собрал для своего "Счастья" блистательную команду актеров. Все они сыграли здесь свои лучшие за последние годы роли. Работы Людмилы Поляковой (Фелицата), Евгении Глушенко, молодого Подгородинского (приказчик Платон Зыбкин) возвращают нас к временам самых сильных взлетов психологического реализма.

Но игра Василия Бочкарева даже на этом высоком уровне кажется пределом театральной достоверности. Возможно, таким же, как в спектакле Анатолия Васильева "Первый вариант "Вассы Железновой". Его унтер Сила Грознов - высокий листочек из гербария человеческих страданий, тишайшее, свернутое напоминание о муках пережитой жизни, но и глубоко смиренное преображение страстного человека в тихого, почти юродивого старика. В его игре - и хитрость, и лукавство, и униженное стремление добыть себе последнее пристанище в этом мире, и тихое достоинство человека, не предавшего любовь. Он возвращается к своей бывшей возлюбленной, богатой купчихе Барабошевой (Глушенко), оживляя в ней воспоминание о подлинном и сильном чувстве, пережитом в юности.

Собственно, все сказочные "развязки", которые происходят в этом спектакле, - помолвка любящих, разоблачение хитрых и возвышение чистых сердцем - основаны на тайном и тихом механизме преображения человека, в которое Женовач верит вослед Островскому.

Вместе с художником Александром Боровским он создает на сцене Малого театра аскетичный театральный мир, погруженный в серые тона. Все чудеса происходят на тонком внутреннем плане, который Женовач фиксирует с методичной и сухой точностью. Чтобы дождаться финальных чудес, нужно пережить длинный и испещренный мельчайшими психологическими подробностями первый акт с его грустными заметками о природе человеческих несовершенств. Женовач настаивает на несуетном, медленном театре. И в результате образует свою утопию из сложного водоворота жизни.

Белградская антиутопия

Биляна Срблянович, современный драматург и журналист из Белграда, добывает своих маленьких, исковерканных войной и взрослым миром уродцев из той самой белградской реальности, которую она слишком хорошо знает. В ее "Семейных историях" (таково авторское название современниковского спектакля "Мамапапасынсобака") нет ничего умилительного - только национальные и социальные предрассудки, одичание и дикость среды, из которых ежесекундно рождается война.

Спектакль Нины Чусовой - под стать времени - короткий и стремительный. Эксцентрический коллаж элементов цирка, детского садика, компьютерной игры, уличных граффити и документальной фотографии с разрушенными белградскими храмами стал той средой, в которую она поместила свою притчу о гибели мира. Для ее воссоздания режиссер пригласила модного композитора Олега Кострова, модных создателей граффити Мангола и Баскета, модного художника по костюмам Настю Глебову, а также аниматора Ивана Авалиани.

В их спектакле нет подробностей психологических движений, он основан на жесткой, брехтианской модели театра. Четыре актрисы образуют бравурный и эксцентричный ансамбль, исполненный какого-то легкого и дерзкого куража. "Родители" - с ненавистью картавит маленький герой Чулпан Хаматовой - с их ненавистью друг к другу, с их домашними скандалами, они ежеминутно порождают войну. Чулпан играет на пределе той достоверности и органики, которую и в самом деле можно назвать "собачьей". В ее перевоплощении в 13-летнего угловатого подростка есть столько актерской и человеческой истовости, сострадания, что реализм здесь превращается в морализм. Она, как и Ольга Дроздова, Галина Петрова и совсем юная Полина Рашкина с их эксцентричными работами, играет на грани исступления.

Возможность утопии молодой режиссер Нина Чусова создает только к самому финалу - из ничего, из осколков снов и надежд, из детской веры в справедливость. Как и в мире Островского, кроме этих эфемерных субстанций, у нее почти нет иного строительного материала для благостного финала.

Так поселилась проповедь в предновогоднем русском театре. Точно на пороге невиданных испытаний старый завет милосердия пробуждается если не в жизни, то хотя бы в искусстве.

Алена КАРАСЬ
"Российская газета", 13 января 2003