Версия для печати

Выкидыш «Современника

В «Анархии» делают все, чтобы женская половина зала обросла шерстью

«Анархия», мать вашу! Хреновый сюжет, рублевая мораль, сверхзадача — репа, так вас! А пафосу, б…дь, а шуму! Совсем мозгами зае…лись, чудаки?!

Примерно так — и даже много красочнее — можно было б коротенько отрецензировать последнюю новацию на Чистых прудах, окрещенную «Анархией», если бы газета и критик позволили себе выражаться на адекватном зрелищу языке (три часа мата со сцены, это, поздравляем театр, наконец настоящий актуальный разговор с современником). Но на столь продвинутый в настоящем обществе уровень не претендуем. Поговорим на русском, без тюрков.

Итак: рок-звезда Гарик Сукачев в роли постановщика. Неизвестный бритт Марк Пэкер в роли современного драматурга. Михаил Ефремов, сбывающаяся надежда русской сцены, — в роли носителя правды о своем поколении, по кличке в данном случае Билли Выкидыш.

Все роли исполнителями, по гамбургскому, счету провалены.

Из Сукачева такой же режиссер драматический сцены, как из Галины Волчек нищенка на паперти: ни логики, ни работы с актерами, ни — вот ведь бывает! — чувства ритма. Из Пэкера такой же остроактуальный драматург, как из Софронова Стоппард: тривиальный сюжет, плоские диалоги, характеры, заимствованные отовсюду. А вот с Михаилом Олеговичем Ефремовым дело посложнее.

Все есть у человека: талант, обаяние, заразительность, психофизика, органика (в избытке!), говорят, и ум. И вот всего этого все равно не хватает, чтобы груженная матерной банальностью птица за три часа долетела бы до середины хоть какого-нибудь смысла.

Сюжет: была сто лет назад лондонская анархо-панк-группа «Дисфункционалы». Распалась. Главный автор и фронтмен, весь такой в прошлом яростный нонконформист, — теперь ходячее крушение по причине раздолбайства: мятый, оплывший, всеми забытый, перебирает фасоль на складе. И вдруг поганые америкашки захотели использовать старый протестный хит группы «Люди из пластика» как рекламу новых пластиковых карточек. И на склад к Билли приходит гитарист Майк, самый из них притертый к жизни чувак: цена вопроса — 200 тысяч. Только надо все переписать!

Билли не уступает долго, потом соглашается, все едут в Америку, антиамериканист Билли в последней попытке отстоять себя устраивает там мегаскандал, проект накрывается медным тазом, герои в камере, где много чего выясняется про их прошлое, и вдруг оказывается, скандал возносит их в Англии на прежнюю вершину! Во втором акте все всмятку: герой, героиня, их старая драма, смерть матери ударника, рак героини, новый успех группы и — без всякого перехода — предательство Билли, тяжелая похмельная рефлексия и плоская как блин мораль финала: не предавайте, не продавайтесь!

Честно говоря, ощущение, что мир вовсе перестал знать грамоту. Новизна тут только в календарных числах. А так все тыщу раз уже было, и более талантливо, и более радикально, на английском в том числе, от седого Осборна до молодой Сары Кейн, от гнева старых «молодых» до нынешнего отчаяния «прямо в лицо». Так почему надо непременно выбрать автора из фигуральных английских Тетюшей, чтобы получить повод поматериться о боли своих постсоветских сердец?

Якобы о боли. Потому что история о панк-идоле, шаг за шагом уступающем себя за крупные бабки, хоть и история многих рок-музыкантов, чья некоммерческая музыка бредит о коммерческой, но никак не российских трагических пасынков этого особо неуютного кубла. Сюжетик близок вроде и мятущейся душе Михаила Ефремова, тем удивительнее, что он так неубедителен в роли, вроде заточенной под него. И что он ни делает, иллюстрируя процесс творческого самосожжения (будучи в теме), — щедро ли заголяет немолодое тело или сильно кричит под грохот музыки, принимает дозу, заливается ли шампанским или слезами — ни на секунду не входишь в драму персонажа, а видишь только крупного артиста, расходующего себя без расчета.

Король постановки — артист Василий Мищенко. Вот он, нагрузив своего ударника Джона Смита всем, за жизнь не сыгранным, создал точный и транснациональный образ стареющего ребенка, шута, наркомана, наивного и грустного, безбашенного и преданного. Дмитрий Певцов (гитарист Майк Фэсиз) так привык форсировать энергию в родном «Ленкоме», что и тут жмет без передышки, в широком диапазоне от циника до рыцаря. А рядом артистка Мария Селянская, бас-гитаристка Лу, скромно и небесталанно делает свою работу, ощутимо стесняясь текста. Квартет музыкантов квартетом артистов пока не является. Самое странное, что в спектакле про одаренных музыкантов нет ни одного признака их таланта: отрыв здесь только в словах, не в музыке (автор Александр Иванов).

Анархию российские участники декларируют как вербальную свободу и от себя обогащают скромный первоисточник всей мощью почвенного языка. Но, как известно, помимо экспрессивной живучести в разных временах и слоях мат обладает таким ненавязчивым измерением, как уместность. Мои друзья помнят: когда Варлам Шаламов рассказывал о лагерной жизни матерным языком, правдивее и артистичнее ничего не было.

Мат ради самого мата — явление на сцене редкое и, главное, как демонстрирует спектакль, не особенно интересное: отнимает театральность и создает ощущение тоскливо однообразного реалити-шоу. А данный материал на такое не рассчитан. Тут и гром, и золотой дождь с потолка, и все время рвущееся на множестве экранов изображение (как же они осточертели, эти телеэкраны на сцене!) — сценограф Андрей Шаров.

Но поглядим на дело с научной точки зрения. Мат, доказано, физиологически провоцирует «матерный феномен» — вырабатывает у произносящих и внимающих андрогены, мужские половые гормоны. От умелого мата мужики здоровеют, наливаются волей к жизни и сопротивлению; андрогены (добыто наблюдением за пациентами Склифа) снижают воспалительные процессы, рубцуют раны, сращивают кости, врачуют травмированную психику; мужская речь, парадоксально и комично черенкующая обыденность и сексуальность, помогает противостоять критическим ситуациям. Но распространять ее за их пределы — значит, превращать свою жизнь и жизнь окружающих в палату Склифа, место катастрофы или сражения.

Ну и при чем тут театр, где в зале, кроме дяденек, сытых и благополучных, в костюмах или с серьгой в ухе, как на «Анархии», попадаются женщины и подростки?

На эти виды обсценная лексика, растабуированная речь, выяснили ученые, оказывает физиологически ну совершенно иное воздействие.

У девушек из компаний, где мат — обыденный язык, тело покрывается избыточными волосами, начинает, как у подростков, ломаться голос. Вот она, сила слова! Избыток тех же самых андрогенов в женском организме способствуют тому, что женщины начинают тихо обрастать шерстью. У подростков матерная речь вообще способна провоцировать гормональные нарушения. Вот так, господа веселые, слово ваше отзовется.

Передо мной на спектакле сидел с сыном лет тринадцати Владислав Флярковский. Даже по затылку было заметно, как ему некомфортно. Хотя в антракте главный ведущий «Новостей культуры» мужественно «держал лицо»: предпочитаю, чтобы он слышал мат на сцене, а не в жизни!

Закулисный замах театра был на разговор о драме нереализованного поколения сегодняших пятидесятилетних. На то, чтобы выкрикнуть анафему продажным временам и услышать, как стучит в сердце пепел собственной несостоятельности. Но только, как часто бывает, между разговорами на репетициях и тем, что потом встречает нас на сцене, — пустота.

Итак, зачем сегодня театру этот спектакль? Циничная версия: скандал — успех — бабки. Романтичная версия: добровольное заблуждение при отсутствии вкуса. Реалистичная: суетливая боязнь устареть, выйти из обоймы. И рецепт спасения прост: щепотка шоубиза, пригоршня имен, обильный, протертый, без комков, матерный соус. «Современник» тут, совсем как герой пьесы, — продает себя и свои художественные активы. Чтобы остаться на гребне. В том самом мире, которому пытается продемонстрировать такой длинный (на словах) fac.

Марина ТОКАРЕВА
«Новая газета», 7 февраля 2012 года