Лия Ахеджакова: У меня какая-то удивительная судьба: меня почти всегда ругают

Она кажется маленькой девочкой в лесу, оказавшейся не робкого десятка, - так, образно и метко, критика ухватила художественную неповторимость народной артистки России Лии АХЕДЖАКОВОЙ. Зрители всегда встречают ее появление на сцене аплодисментами, ее любят, ждут неповторимых насмешливых интонаций ее голоса и при этом всегда ощущают драматизм комедийного дара актрисы. В созданных Л. Ахеджаковой образах каким-то непостижимым образом сливается смешное и грустное, оптимизм и жизненная усталость, наивность и знание жизни. В минувшем сезоне Лия Ахеджакова сыграла главные роли в двух спектаклях: "Селестине" в своем театре "Современник" и в антрепризной постановке "Подсолнухи".

- Лия Меджидовна, судя по вашим высказываниям в прессе, вы очень ждали роль Селестины, и она приносит вам большую творческую радость. С чем это связано? В чем особенность роли?

-Очень важно, как спектакль сделан: если спектакль - семья, если все участники знают, ради чего играют, способны импровизировать, подхватывая "тему" партнера, худо ли играешь, взлетаешь ли на каком-то спектакле, - все равно его ждешь, к нему готовишься, он в радость. Или же каждый раз выходишь на сцену и чувствуешь себя, как на судебном процессе перед зрителем. Когда работаешь четыре месяца и очень подробно вникаешь в образ, очень постепенно приходишь к результату, когда столько любви вкладывается в спектакль и режиссером, и актерами, и художником, это обязательно дает всходы. "Селестина" - это тот случай, когда все мы на сцене поддерживаем, любим друг друга и благодарны друг другу за партнерство. Это очень дорого…

-Ваша героиня Селестина с упоением занимается сводничеством - профессия в те времена в мире очень распространенная. Безусловно, с ней связаны радости жизни и любви. Но не слишком ли рискованно Селестина призывает размножаться, отвергая целомудрие и чистоту?

-А вот образ Фальстафа у Шекспира, который призывает к "старому доброму" разврату и пьянству? А две виндзорские насмешницы, которые хулиганят, сплетничают, безобразничают? Не говоря уже о довольно грубом, площадном языке и весьма хулиганских манерах? Что вы на это скажете? А "Двенадцатая ночь" Шекспира? Что мы, мораль будем "пришивать" сэру Тоби? Что мы, Фальстафу будем "пришивать" мораль? Виндзорских насмешниц, этих хулиганок, моралью будем упрекать? Искусство не имеет таких прямых взаимоотношений с моралью, это отношения сложные, опосредованные. "Селестина" - великое произведение мировой культуры, первая трагикомедия в истории театра. "Селестина" - предтеча "Ромео и Джульетты". В трагической кончине двух любящих героев пьесы - исток, в котором берут начало ветви мировой культуры. И ни к чему Селестина не призывает, она живет и наслаждается, и весь смысл ее "профессии" в том, что "для ребенка всегда на земле найдется кусок хлеба и кровать" и "пусть детей будет больше!" Да здравствует любовь, веселье и вино!!! В этом очарование пьесы, ее вечное обаяние. К морали это не имеет никакого отношения, как не имеет никакого отношения к морали Фальстаф. Как можно искать мораль в эротических рисунках Пикассо? Или "Декамерон"… А "Воительница" Лескова? А "эротический" Пушкин? А ведь это достояния мировой культуры! Какое в этих произведениях нравоучение? какая мораль? Не знаю, я и не ищу ее тут, а наслаждаюсь этой паутиной, в которой запутана моя героиня и все, кто оказались рядом с ней в маленькой провинции Испании, где есть место всем детям, родившимся с благословения Селестины.

- Большинство ваших партнеров в спектакле - молодые актеры "Современника", новое поколение театра. Они вас радовали или прибавляли хлопот?

-Я их так люблю! Часто театры предпочитают брать готовых "звезд". Мне кажется, самый плодотворный путь - это воспитывать своих "звезд". Но это такой тяжелый труд! Это такая мучительная для режиссера работа - репетировать с необстрелянным юнцом и не играть на его внешности, на его "киношности", а искать, где он силен, искать магию его личности.

- Но Чулпан Хаматову театр удачно принял "со стороны".

-Еще бы! Формирование труппы вообще дело режиссера. Но мне очень нравится, когда из "ребенка" воспитывают "звезду". И это уже будет собственная звезда "Современника"! Как Волчек, Табаков, как Евстигнеев, Толмачева, Кваша… Правда, у них был другой путь, студийный, они стартовали все вместе. Это путь, по которому пошел Петр Наумович Фоменко в своей Мастерской. Но если в театре есть три поколения, надо воспитывать своих, хоть это и трудно. Такой путь воздастся сторицей.

- Почему Николай Коляда выбрал именно эту пьесу для постановки? Ведь о драматурге Рохасе никто не слышал.

-О нем весь мир слышал! Эту постановку ему поручил театр. Он сделал адаптацию, потому что в пьесе 24 акта, она чересчур большая по объему и многонаселенная. И мне кажется, что Коляда сделал адаптацию пьесы адекватно первоисточнику. Тех, кто читал Рохаса в оригинале, просто потрясает, до какой степени талантливо это сделано. И еще одна удивительная вещь произошла: оформление спектакля художником Владимиром Кравцевым (они с Николаем Колядой работают вместе). Я была поражена этим многоцветием, этими красками... Моя подруга, петербургский искусствовед Елена Федосова привезла мне книжку - один из двенадцати экземпляров, в свое время подаренных Питеру генералом де Голлем. Книга эта - поздний Пикассо, Испания. Эту книгу ни Коляда, ни Кравцев видеть не могли, это те закрома, куда трудно заглянуть. Я ее открыла и была поражена: ну, просто один к одному - сценография Кравцева смыкается с дивными рисунками Пикассо. Это поразительное совпадение видения! Видимо, Коляда и Кравцев очень глубоко погружались в художественную структуру произведения, в материал эпохи. Даже краски предугадали.

- Но реакция критики на спектакль была кислой.

Я должна сознаться, что у меня какая-то удивительная судьба: меня почти всегда ругают. И я наблюдаю, что часто это происходит и с Колядой: его не щадят даже в тех случаях, когда совершенно очевидно, что ему сопутствует удача. Например, его екатеринбургская постановка "Ромео и Джульетты" (они с Кравцевым привозили ее в Москву на "Золотую маску")… В этом спектакле оба молодых актера фантастически талантливы, я просто не помню такого на редкость гармоничного подбора пары, а я очень много видела спектаклей "Ромео и Джульетта". И необыкновенное художественное решение Коляды. А сценография Кравцева! Я была в Вероне, меня поразил этот город. Когда же я увидела "Ромео и Джульетту", то узнала на сцене "свою" Верону! Что за удивительная манера у Кравцева, что за художественное чутье! (Правда, на другом фестивале, где были представлены спектакли Урала или Сибири, и Кравцев, и Коляда, и оба молодых актера получили главные призы, но, конечно, не в призах счастье). А в Москве "кислая", как вы говорите, реакция. Я вообще не хотела бы обижаться на критиков. На критиков в более широком смысле слова: и на тех, кто пишет темпераментные отповеди режиссерам, актерам, драматургам, и на тех, кто, устав от спектакля, дожидается смены света, поворачивается к сцене спиной и, хлопая креслами, уходит из зала, и тех, кто, досидев до конца, мстит за потерянное время гневной выволочкой за "несовпадение" и т.д. А бывают просто "мотивы"… Исполнителям же остается либо радость от существования в спектакле, либо постоянная, многолетняя мука - хоть хвали, хоть ругай. Хоть расхвали на всех каналах и во всех газетах, а играть - мука! Настроение за три дня до спектакля уже испорчено, как вспомнишь эту каторгу… И всегда - тяжелый, иногда просто каторжный труд. Что - не верится? А вот поверьте! Особенно когда на сцене "легкое дыхание".

- Лия Меджидовна, в "Подсолнухах" было ощущение, что вы преодолевали сопротивление зала, проявили мужество своего рода… И, кажется, вы даже придумали в конце соответствующую ситуации реплику, когда некоторые зрители покидали зал.

-Нет, это текст Уильямса, и в этом сказалось его знание театра. Это знание того театра, который не развлекает, это знание театра, в котором зритель должен трудиться, должен думать, это глубокое знание того театра, из которого ленивый, усталый, равнодушный зритель уходит. Это, по-моему, последняя пьеса Уильямса, познавшего в театре и бешеный успех, и горе покинутого всеми автора: измученность театром, отвергнутость зрителем и, что самое страшное, своими актерами. Я пережила страшные минуты, когда в Ленинграде, во дворце "Выборгский", с одного из лучших спектаклей в моей жизни, "Квартиры Коломбины", пол-зала ушло с криками возмущения… После этого мы еще десять лет играли эту пьесу с постоянным аншлагом. Причем зрительский успех этого спектакля шел по возрастающей - год от года.

- В чем же причина? Может быть, публика привыкла к легковесным, развлекательным представлениям?

-Не знаю пока, но есть зрители, которые просто не знают театра, они пришли, может быть, после работы, они привыкли к обычным человеческим семейным или производственным темам, это может быть даже душещипательная мелодрама, но это должно находиться в том круге, в котором живет этот человек: работа, производство, трамвай, метро, жена, муж, магазин, сосед - вот это! А тут - два артиста с измученной душой говорят о своей боли, человеческой, актерской, говорят о каких-то театральных трагедиях. К тому же в пьесе нет привычного сюжета. Он раскручивается по законам джаза, идет импровизация в рамках "квадрата", а "тема" повторяется, и каждый раз на новом витке. Но… бывает и ошибка режиссера - "просаживается", теряет энергетику действие - и зритель теряет интерес.

- Вас сильно задела реакция зала?

-Я готова к этому, но страдаю. Так же, как страдает моя героиня Клэр. Так же, как страдает ее брат Феличе, когда зритель уходит, не хочет погружаться в этот душевный беспредел. Это два пораженца, два актера погорелого театра, у них одни неудачи, а все удачи только в прошлом! Два артиста, два партнера, которые познали провал, познали пустой зал и уходящего зрителя. Это два взрослых ребенка, которые устали жить.

- Работа с режиссером Борисом Юханановым в "Подсолнухах" была для вас чем-то новым?

-Да, это было новое для меня впечатление. Очень интересный режиссер, который учился и у Эфроса, обожаемого мной, и у Анатолия Васильева, обожаемого мной, одного из лучших режиссеров на сегодняшний день. Но Юхананов и сам очень интересный и очень цельный, мыслящий, образованный и очень рисковый режиссер. С ним интересно, он раздвигает какие-то художественные горизонты, мы это все чувствовали, но в какой-то мере сопротивлялись этому, и я жалею, что мы сопротивлялись. Это было сопротивление и Юхананова, и Гвоздицкого, и Ахеджаковой, но это сопротивление было не агрессивное, все-таки мы нашли дорогу друг к другу. Я ведь родилась в театральной семье, я всю жизнь прожила в театре, я в нем умру… И мне пришлось вспомнить все, все раны и обиды - и свои, и мамины, и своих партнеров, которых изранил Театр, чтобы сказать, что "театр - это тюрьма, созданная для актеров".

- Фраза прямо-таки бьет в зал, как выстрел.

-Бьет! И притом - это есть. Есть! Потому что все равно есть разрушенные судьбы, и ни один театр не может от этого уйти. Есть растоптанные таланты, есть униженные и оскорбленные, это обязательно. Но есть и счастье театра!

- Лия Меджидовна, и в "Квартире Коломбины", и в "Подсолнухах" вы перевоплощаетесь в несколько образов на сцене. Для актера в этом особый интерес и трудность?

-В "Коломбине" у меня было четыре роли. В "Подсолнухах" - Клэр, играющая себя в детстве, сама Клэр и та Клэр, которая играет в эту актрису, избалованную и измученную премьершу, со всеми ее актерскими штампами, которая потерпела крах. Это ведь так интересно - в процессе одного спектакля прожить эти судьбы. Это сложно, но очень вкусно, драматург-то гениальный. Хотя… сыграть одного человека так же трудно, как четырех.

- Столько у вас было интересных режиссеров. И, наверно, каждый задевает какие-то новые художественные струны в душе артиста?

-Да, не могу пожаловаться. Я благодарна каждому из них: индивидуальность никуда не денется, но театральную культуру, способность никогда не врать, не витийствовать, открывать в себе новые качества, снимать ржавчину - в одиночку, без классной режиссуры и без среды очень трудно. Теряется бдительность, приходит "умение", набор ключиков и… конец всему! С Фокиным мы еще до начала работы договорились "на берегу": хватит, наигрались! Начнем сначала. Будем учиться. В интервью не расскажешь, что такое "учиться", проиграв столько лет на сцене, есть "тайны" актерской зашлакованности, опыт, от которого почти невозможно отказаться, да что там говорить - это каторга! А репетиция, как говорил Эфрос, это "голыми руками гвозди забивать". Да и как с "малым джентльменским набором" играть Гоголя, Уильямса?.. Приходится учиться: работаю с Юханановым - учусь, смотрю спектакль молодых "фоменок" - учусь, работаю с Волчек - учусь, с Колядой - учусь, учусь, читаю - учусь, смотрю живопись - учусь, уходит из зала зритель - учусь…

- Вообще Уильямс - это ваш драматург?

-Мне кажется, я его чувствую. Я мечтала сыграть в его пьесе и наконец-таки дорвалась в "Предупреждении малым кораблям". Это такой бриллиант! Но мы на него потратили не больше двадцати репетиций. Так снимают сериалы, "Ментов" например. Скорость хороша, как известно, при ловле блох, а открыть автора, раскрыть сложнейшие характеры, суметь передать горечь и отчаяние этих "малых кораблей" при такой спешке практически невозможно.

- А Чехов? Как вы к нему относитесь?

-Чехов мне не достался. Не играла, и теперь уж, конечно, не буду играть. В театре идет Чехов, но, видите, я же не играю.

- Вам не надоедают роли в спектаклях, которые давно идут, например в "Трудных людях"?

-Надоедают, конечно. Играть по десять лет одну роль тяжело и скучно.

-Но спектакль идет замечательно.

-Это очень хороший спектакль. Мы любим его, но, конечно, я бы с удовольствием играла что-то неизведанное и более глубокое. Я уже вышла из возраста Рахели, мы все вышли из возраста своих персонажей в этом спектакле: и Игорь Кваша, и Валентин Гафт, но спектакль хороший, жалко расставаться.

- В одной из статей о вашем творчестве было сказано, что вы готовы встречаться со зрителями без устали, нещадно тратите себя, много ездите по стране и за рубежом.

-Нет, я очень устаю от большой занятости, от необходимости часто выходить на сцену. Но и сидеть без новых ролей тоже тяжело. В "Современнике" я не очень избалована ролями, отсюда и такая жадность: ну хоть иногда что-то новое сыграть. Отсюда и появляется работа в антрепризах: "Старосветская любовь" например, "Подсолнухи" Уильямса или "Персидская сирень", которую пять лет мы по всему миру играем; недавно мы играли ее в Нюрнберге, в Мюнхене, в Штутгарте. Пьеса, которую Коляда написал специально для меня и для Миши Жигалова. Ее одинаково воспринимают все социальные группы - и в России, и по всему свету. И на одном дыхании! Мы недавно играли ее в Архангельске. Ах, какой зритель! Мы стояли с Мишей и плакали - столько любви и благодарности на нас обрушилось из зала… Но и эта работа, по-моему, исчерпана до дна.

- А насчет встреч со зрителями?

-Встречи со зрителями - это я очень не люблю. Вот что я сильно не люблю, так это встречи со зрителями. Лапшу им на уши вешать или рассказывать о своем месте в искусстве? Очень не люблю это.

- Лия Меджидовна, термин "сдаваться режиссеру" вы придумали?

-Не помню, хотя могла так выразиться, потому что режиссеру действительно надо сдаваться. Если режиссер интересный, надо сдаться. Если режиссер тебя не устраивает - или уходи, или сдавайся. Между прочим, сдаваться - это еще и возможность соавторства, сотворчества с режиссером, единомыслия.

- Вам близок Чаплин?

-Конечно. Как и все, я понимаю, что есть какие-то безусловные художественные явления в мире, есть художники вечного обаяния. Но я как-то… ни с кого не рисую. Во-первых, я не умею имитировать, нет у меня этого дара. Я никому не уподобляюсь. Все качаю из себя и из того, что написано. Допустим, если я обожаю Феллини, мне трудно воспользоваться этим обожанием и уподобиться его образам или работать в этой художественной манере. Не могу. Совершенно лишена дара подражания. Не могу схватить, хотя иногда это очень нужно.

- Лия Меджидовна, многие зрители сейчас владеют компьютером, имеют доступ к интернету и оставляют на его страницах свои впечатления. Вот одно из них: "Я видела, как люди плакали на "Персидской сирени".

-Плачут! И особенно в российской провинции! Играть там - это такое наслаждение! Вот "Подсолнухи" очень трудно играть в провинции. Зато "Персидская сирень" берет за сердце абсолютно всех, кто приходит в театр. Все-таки Уильямс ближе… как бы это сказать… театралам умудренным, людям, хорошо знающим театральную литературу, знающим театр, он ближе театралам-эстетам. А "Персидская сирень" - для всей России. Спасибо Коляде и режиссеру Боре Мильграму - тоже ученик А. Васильева, как и Юхананов.

- Еще одна реплика в интернете: "Ахеджакова в "Виндзорских насмешницах" не побоялась быть смешной и нелепой, сыграла просто великолепно".

-А чего мне бояться? Шекспир! Этим только упиваться можно. На сцене я боюсь только плохо играть и плохо "выглядеть".

- Что вы могли бы сказать в ответ на такое наблюдение (тоже интернет): "В спектакле "Мы едем, едем, едем…" игра Ахеджаковой потрясающа, создалось впечатление, что она долго работала над образом, общалась именно с "челноками".

-Работала над этой ролью очень недолго, а это для меня большой минус: я просто не успеваю "созреть". А увидела я "челноков" уже после того, как сыграла эту роль. Я сама видела этот, я бы сказала, "великий челночный путь" через Амур, из Благовещенска в Китай. Там курсируют китайцы и русские. "Русский с китайцем братья навек". Китайский челночник называется "помогайка", а русский - просто "челнок". Это передать невозможно. Им можно было бы поставить памятник в виде этой полосатой сумки. И среди наших очень много людей образованных, работавших в самых достойных и уважаемых профессиях и сферах, но перестройка окунула их в нищету, и они рванули туда, где могли заработать. Во-первых, они мир посмотрели, а во-вторых, они людей одели. Они одели всю Россию! Я с огромным уважением отношусь к этим людям. Правда, моя Зина стартовала из самого низшего культурного слоя. Но… родной мне человек! И мне, и, думаю, Галине Борисовне.

- Лия Меджидовна, как вы думаете, старшее поколение "Современника" ощущает особое внимание коллектива? Более молодые актеры помнят, что Галина Волчек, Игорь Кваша, Лилия Толмачева и другие создали этот театр?

-Конечно. Мы в их театре работаем! Они создали этот театр, чтобы мы могли здесь работать. Они его создали, и они его оберегали все эти годы. Они сумели избежать "датских" спектаклей, конформизма и двойной морали. И потом - мы играем при полных залах. Это в наши дни дорогого стоит. Галина Волчек положила на это тридцать лет своей жизни! К тому же веяние времени - коммерческое "творчество", - по-моему, еще не заразило "Современник". Бывают трудные минуты, но бесов пока не впустили. Чистое место. Не зря театр стоит на Чистых прудах.

Александр Вислов
Театральная афиша (www.teatr.ru), октябрь 2002 года