Версия для печати

Польская мозаика на русской сцене

Еще тридцать лет назад великий польский кинорежиссер Анджей Вайда мечтал поставить в “Современнике” “Бесов” Федора Достоевского, одного из самых нелюбимых советской властью авторов. Тогда, в 70-е, это было нереально. Возможным стало лишь в новом тысячелетии. К сожалению, время не имеет обратного хода.

Понятно, что многостраничный, многофигурный роман “ужать” в три часа – дело неблагодарное: обязательно надо чем-то жертвовать. И, как водится, страдает именно философская составляющая, самая сложная и самая сценически невыигрышная. А с ней уходит (и ушла) ощущаемая при чтении внутренняя дрожь автора от предвидения трагического будущего России.

Но остался сюжет. Детективный, интригующий, не отпускающий, как водится у Достоевского, до конца. Сохранили свое значение и многие пророческие замечания. И спектакль благодаря этому все равно получился. Те, кто никогда роман не читал, хотя бы узнают, в чем там дело, причем не испытывая смертной скуки, что часто случается при переносе прозы на сцену. А те, кто читал, с чувством сожаления отметят про себя изъятые страницы. Не так мало, кстати.

Другое дело, что смелое кинематографическое мышление режиссера, образное, пластическое, пространственное, в театре не проявляется. С первых минут действия от мрачных темно-серых туч, клубящихся на заднике, от скошенной в зал, словно залитой грязью, сцены (сценография и костюмы – верной сподвижницы мэтра и в творчестве, и в жизни Кристины Захватович) исходит ощущение “указующего перста”, направляющего и. однозначно расшифровывающего все происходящее. Так, как это было и тридцать, и двадцать лет назад. Это к концу спектакля утомляет. Да, в России не все сладко и более чем давно, но все-таки и в страшные годы, бывает, светит солнце. А чернота душ от непогоды, увы, не зависит.

Спектакль не столько оставляет одно, целостное впечатление, сколько запоминается отдельными сценами, актерскими удачами, запрограммированными предыдущими работами мастеров “Современника”. Встреча с любимым артистом – всегда радость. Потому зал с удовольствием откликается на любую актерскую находку. (Вообще на удивление часто на протяжении спектакля в зале раздается смех, публика скорее ориентирована на развлечение, чем на сопереживание или серьезную работу ума и сердца.) Не забыть вызывающее юродство в “благородном” обществе хромоножки – Елены Яковлевой. Не забыть и похмельный “балет” ее братца капитана Лебядкина в исполнении привычно небритого Сергея Гармаша. Можно порадоваться мальчишеской чистоте Кириллова Дмитрия Жамойды. Пожалеть искреннего и такого настоящего Шатова Сергея Гирина. Перечислять можно почти всех, за некоторым исключением, просто следуя программе, где выписано более тридцати имен актеров труппы. В сцене собрания каждый даже при двух-трех репликах создает точный образ, что уж говорить о тех, кому посчастливилось обладать более развернутой ролью. Шигалев Александра Кахуна с его убежденностью, искренностью даже в сомнениях вызывает в воображении фантасмагорическую карикатуру чуть ли не на любого российского реформатора.

Вот эти аллюзии и дают право прогнозировать продолжительную жизнь спектакля, который, к сожалению, вряд ли можно записать к свершениям отечественного театра. Самое главное, что в первую очередь встреча с Вайдой и Достоевским не могла пройти незамеченной для самой труппы со всеми вытекающими из этого плюсами и минусами. То, что она скажется на их творчестве, – несомненно. Когда? Второй вопрос.

Татьяна РЫБАКИНА
«Росс i я», 15 апреля 2004