Версия для печати

Топографическая трагедия

Галина Волчек снова вернулась к «Трем сестрам»

Сценография Вячеслава Зайцева и Петра Кириллова, костюмы Вячеслава Зайцева. Композитор - Моисей Вайнберг. Консультант по пластике - Илзе Лиепа

Вдень премьеры «Трех сестер» за стенами «Современника» вьюжило не слабее, чем на сцене. Про художественную стихию публика пока не догадывалась — спешила вдоль Чистых (белых) прудов, преодолевая стихию природную. Начало пришлось оттянуть на олчаса, чтобы дать шанс многочисленным «пробочникам». А потом наконец раздвинулся занавес, и высоко на мосту три хрупкие сиротливые фигурки противостояли порывам сумасшедшего ветра и сумасшедшего вальса... Ирина грустно подсчитывала, сколько долгих месяцев осталось до июня: февраль, март, апрель, май... И Маша мягко укоряла зал: «Если бы я была в Москве, то относилась бы равнодушно к погоде». Когда какая-то земля обретает в вашем сердце статус обетованной, вам кажется, будто там всегда тепло.

Мост — горбатый, тяжелый, сработанный без особого изящества - главный герой новых «Трех сестер» Галины Волчек. Он перекинут не через сцену - через пьесу, и мысль, с его помощью выражаемая, проста и насущна, как сама идея моста. Наверху происходят лишь экстремальные, знаковые сцены: приплясывают ряженые, больше похожие на похоронную команду в разгар чумной эпидемии; рискуя вызвать эффект резонанса, чеканным шагом уходят военные; Ирина сначала в отчаянии проскальзывает между перилами - руки сестер еле успевают ее перехватить, а потом бежит по мосту за уходящим на дуэль Тузенбахом; и Маша с Вершининым ради последнего объятия тоже взлетают наверх. Остальное - проза жизни, вернее сама жизнь. Она протекает под мостом. Сестры у Волчек бомжуют. Можно ведь быть бездомным, формально имея четыре стенки вокруг и крышу над головой.

Нынешний вариант «Трех сестер» в «Современнике» - это едва ли не самый дискомфортный чеховский спектакль из всех, какие доводилось видеть. Вместо замкнутого пространства - ледяной космос. Ни тебе ажура, ни абажура, ни солнечных бликов, ни лишней мебели. Нескладные люди, несовершенные отношения, проколы, обломы, срывы, озноб, слякоть и скука. Волчок гудит эхом лопнувшей струны. Доктор Иван Романович (Валентин Никулин) поджигает газетный жгут и ищет сам себя с импровизированным факелом в руке. Кошмар промозглого, неопрятного, сквознячного существования. Сестры и Пустота.

Сразу многое проясняется. Например, почему три сильные, )чень сильные женщины без боя уступают свою жизненную территорию Наташе (Дарья Фролова) - ядовито розовому махровому мотыльку, визгливой истеричке с разбалансированным гормональным фоном и мозгами не крупнее булавочной головки. Да им просто не за что драться. Глупо ввязываться в дележ дома, если дома нет. Попробовала бы эта Наташа оккупировать московскую квартиру - основательно бы пострадали розовые крылышки...

Молодые, изящные, с тонкими талиями, сестры хотят считать себя бесприютными и неприкаянными. Так у них еще сохраняется надежда на перемену участи. Жить под мостом, в общем-то, полбеды, если только не признавать эту точку за свое окончательное пристанище.

В спектакле Волчек сестры по-настоящему красивы, и оттого их особенно коробит окружающая некрасота. Тонкая, гордая, классических черт Ольга (Ольга Дроздова), чувственная светлокудрая Маша (Ирина Сенотова) и трогательная, совсем девочка, Ирина (Чулпан Хаматова) - все живые, искренние, страстные. Под стать Хаматовой смешной мальчик Илья Древнов — Тузенбах. До того юный, что временами просто выпадает из роли. Милые дети со щенячьим энтузиазмом здоровых праздных организмов жаждут деятельности и взрослеют в одночасье, как легендарные любовники из Вероны.

...А теперь - странная вещь. Догадайтесь, кто лучше всех играет в «Трех сестрах». То есть все хороши, но кто на крошечку, на камушек ближе к цели? Михаил Ефремов - штабс-капитан Соленый. Вот он попал в роль, как в перчатку. Неожиданно располневший (лицом вылитый отец, телосложением как будто в Невинного), одутловатый, прилизанные сивые волосы, почти натуральный тремор в пальцах, пустые глаза. Психопат себе на уме. С громоздкой неуклюжестью гоняется на четвереньках за Ириной, визжит и брызжет слюной, затевая споры на пустом месте, и покидает сцену - такой же загадкой, какой ступил на нее в первом акте. Под присмотром мамы Михаил Ефремов работает значительно серьезнее, чем когда-то под руководством папы...

«Современник» от сезона к сезону все логичнее кажется называть Театром Галины Волчек. Вопрос, существует ли до сих пор смысл в институте худруков и главрежей, на ее примере решается однозначно и положительно. Волчек потрясающе талантлива - не только режиссерски, человечески. Она ставит душой. Она тратится, и необязательно присутствовать на ее репетициях, чтобы оценить пугающие масштабы этих затрат. Она членораздельна, открыта и порядочна в наполнении каждой реплики, в каждом повороте круга. После всякой премьеры зал приветствует ее появление стоя, и другая мизансцена здесь немыслима. Волчек редкий, вероятно даже единственный, режиссер Москвы, наработавший с годами не один лишь ветреный зрительский интерес, но еще и глубокое уважение. За ней не числится ни глупостей, ни пошлостей, как нет ни того, ни другого в ее спектаклях.

Волчек во всем определенна и ни в чем не воинственна. Она ставит спектакль про бездомный народ бездомной страны и приглашает на премьеру разношерстную «элиту» - от Геращенко до Митковой с Парфеновым, от Янковского и Лаврова до Пугачевой с Киркоровым. (Как известно, Галину Борисовну с Аллой Борисовной связывает нежное, почти сестринское чувство. Эстрадная чета пришла в одинаковых беретках набекрень, дружные, как пехотинцы, только один с правого фланга, а другая с левого...) Благоуханным и благоустроенным людям со сцены «Современника» три с лишним часа рассказывали, как это страшно - заблудиться в метели. Потерять путь. Застыть в растерянности. Когда душа твоя как распахнутый рояль, всякий бренчит на нем что вздумается, благо ключ потерян. Волчек вывернула Чехова наизнанку, и оказалось, что его можно носить на обе стороны...

А вообще страшно на этом свете, как насмотришься Чехова, господа.

Живешь в таком климате, того и гляди снег пойдет, а тут еще эти разговоры.

Елена Ямпольская
Новые известия, 8 февраля 2001 года