Версия для печати

«Фамусова нужно найти в себе»

Актер Сергей Гармаш на сцене театра "Современник" сыграет самого одиозного персонажа русской драматургии в постановке Римаса Туминаса "Горе от ума". О том, как обновлять хрестоматийный текст, он рассказал Time Out.

Принято считать, что до роли Фамусова надо дожить. Он ведь не просто старик, он воплощение всего отжившего и заскорузлого. При чем тут артист Сергей Гармаш? Но у литовского режиссера Римаса Туминаса устоявшиеся трактовки никогда не проходят. Он вечно придумает что-нибудь эдакое, способное расшевелить воображение актеров. Потому они и любят с ним работать. И Сергей Гармаш своего восторга не скрывал.

Как Римас Туминас сумел соблазнить вас сыграть старика Фамусова?

Ну, я не такой уж и молодой. И потом, почему надо воспринимать Грибоедова с точки зрения сложившегося подхода? Да, эта пьеса ставилась много раз. Но те, кому известно имя Римаса Туминаса, должны знать, что его взгляд на классическую драматургию всегда очень неожиданный. Для нас, для актеров, это-то и интересно. Римас непредсказуем. Работая над пьесой, он идет от ситуации, которая вот сейчас возникла на репетиции. Самое потрясающее, что новые смыслы возникают у нас каждый день. Процесс происходит вопреки всем законам. Есть художники, которые делают карандашные наброски на холсте, а потом постепенно заполняют его красками. Римас пишет картину совершенно непредсказуемо. Она у него то на мольберте стоит, то на полу валяется. Он то краску выдавит, то вновь за карандаш, а то и загрунтует все прежде написанное.

Как же актеры не путаются в лабиринте его воображения?

Он достигает своей цели иногда каким-то невероятным, магическим способом. Затягивает в свою игру. Но ни в один момент он не ставит меня в тупик. Туминас заставляет меня думать, он является генератором моей энергии. Но при этом я остаюсь невероятно свободным. Метода его такова, что на многие банальные вопросы, привычные для актера,— «А почему я это делаю?» или «Что мне от него надо?» — ты должен найти ответы сам. Я перестал задавать вопросы даже в те моменты, кода мне что-то непонятно. Я верю, что найду ответ. Если мой ответ будет неправильным, процесс поиска продолжится. На то он и режиссер. Он своего добьется. Для меня это очень новый, трудный, но при этом невероятно увлекательный и азартный процесс. Я не смогу его объяснить. Но есть ощущение, что все должно получиться.

В спектакле занято много молодых актеров. У них, у неопытных, тоже получится?

Знаете, для меня возраст в нашей профессии почти не существует. Опыт — это вещь крайне спорная. Артисту, у которого за плечами много сыгранного, сложнее сохранить себя, не стать глупым и устаревшим. У молодых энергии, таланта, сил гораздо больше, чем у опытных артистов. Нам надо чаще обращать внимание на молодых и уметь искренне радоваться тому, как они делают многое лучше, чем ты.

Предельно четкий стих Грибоедова заставляет держать себя в рамках. Текст — словно заведенный метроном. Или вы будете его играть как прозу?

В идеале зритель должен воспринимать это как прозаический текст, но неожиданно ловить себя на мысли, что он укладывается в четкий размер стиха. К тому же в спектакле будет звучать некая компиляция. Хотя вообще я против того, чтобы редактировать таких авторов, как Грибоедов, Чехов, Достоевский. Но как исключение из правила это могут себе позволить только крупные режиссеры. И в данном случае это оправданно. Прошло 200 лет, что немало. Будь жив сегодня Грибоедов, он наверняка бы согласился, что без чего-то можно было бы обойтись.

А что делать с замыленными крылатыми фразами?

Для того чтобы все это не звучало замыленно, в театре есть такая профессия — режиссер. Ну и актер, который с помощью режиссера должен подать текст таким образом, чтобы он звучал так, будто рождается сию секунду. То, что фразу «И в воздух чепчики бросали» мы уже слышали миллион раз, — отнюдь не причина, чтобы не прикасаться к этому материалу. Мы не стараемся подать крылатые фразы, мы относимся к ним, как будто слышим их впервые. Я считаю, что это правильно.

Ваше «Горе от ума» не будет, как я понимаю, сатирической комедией. Вы про этих хрестоматийных типов будете как про людей играть?

Так это и есть очень человеческая история, трагикомедия. Театр Римаса в первую очередь философский. Он и сегодняшний день, и нашу общую историю ощущает через театр. Его театр — это его мир. И ты никогда не знаешь, что там тебя ждет. Больше всего меня в Туминасе восхищает, что он — великий обманщик. Такой Гудини сегодняшнего театра. Я не понимаю, как он его делает, не успеваю заметить, когда он ко мне подобрался. Просто вдруг дыхание перехватывает, какая уж тут сатира…

Так чем же нас обманет ваш Фамусов?

Я в принципе о своих ролях не рассказываю никогда: ни о готовых, ни тем более о неготовых. Пусть зрители говорят. Я, конечно, расставляю внутри себя какие-то акценты, придумываю его как человека. Для меня постулат, привитый Школой-студией МХАТ, «роль — это я в предлагаемых обстоятельствах» — незыблем. Чтобы получилось органично и приемлемо, Фамусова нужно найти в себе. Естественно, сообразуясь с тем, что предлагает режиссер. И режиссура Римаса ни в коей мере этого не нарушает. Всегда можно найти любые краски в себе. В этом и прелесть актерства.

Но для зрителя Гармаш — хороший, надежный человек. А тут Фамусов!

Если я завтра получу роль Гитлера и не смогу его полюбить, я не буду его играть. Для меня Фамусов— родной, любимый человек. Это же роль! Артист всегда адвокат своей роли. А Фамусов вовсе не злодей в чистом виде. Здесь могут быть заблуждения, возраст, необразованность. Ведь когда Сокуров в фильме «Телец» заставляет меня сопереживать людоеду — это же замечательно, это и есть предмет искусства. А Фамусов не людоед. За ним стоит своя правда, и я буду ее защищать.

«Time Out» №48, ноябрь 2007 года