Версия для печати

Изображая искусство. Версия

Премьера "Современника" продемонстрировала: театр разучился отличать драматурга Богаева от Шекспира, и добро от зла

А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира? - вопрошал, как известно, режиссер народного театра в бессмертной комедии Рязанова и Брагинского "Берегись автомобиля". Кирилл Серебренников, у которого с персонажем Евстигнеева общий бэграунд - народный театр, - "замахнулся". Результат - спектакль "Антоний & Клеопатра. Версия".
...По сторонам сцены - плексигласовые будки синхронистов. На фоне действия не раз звучит голос переводчика, преподающий правила повседневного общения. В первой сцене спектакля дан ключ к происходящему, универсальная отмычка - перевод. Ему подлежит все: Шекспир частично трансформирован в Олега Богаева, вневременные проблемы - в злобу дня, сюжет - в винегрет, трагедия - в пародию.

ИЗОБРАЖАЯ СТРАСТЬ. На киноэкране визуальный эпиграф: мужчина и женщина, акт. Он продолжен на сцене, посредине которой полуголые Антоний и Клеопатра изображают страсть (поскольку речь, заявлено постановщиком в канун премьеры, именно о страсти). Их многосложное объятие похоже на потасовку, гимнастику, урок борьбы, но абсолютно лишено эротического начала. Отношения мужчины и женщины в этом спектакле выглядят чем угодно - сварой, интрижкой - только не страстью. Даже если допустить с большой долей уверенности, что у нас с постановщиком разные представления о ее свойствах, все равно Клеопатру (Чулпан Хаматову), резкую и сварливую, как девица с площади трех вокзалов, и тяжеловесного мужлана Антония в камуфляже (Сергея Шакурова), то ли полпреда России, то ли полковника-насильника, не связывает ничего такого, что могло бы стать причиной сюжета. Ощущение капустника в любовных сценах крепчает на протяжении трех часов - от расцвета чувства до смерти персонажей.
Не спасает и Чулпан - неистовая в исполнении режиссерских задач, страстно запускающая себя в любой эксперимент навыворот. В эти дни на всех магистралях Москвы она красуется на обложке глянцевого журнала с надписью "Как одеться эффектно". Пока - в прямом и переносном смысле - "одеться эффектно" не получилось.

ИЗОБРАЖАЯ ТАЛАНТ. Переводу - с другой сцены на свою, из чужого пассива в свой актив - подлежат и режиссерские находки. Спектакль дает внятную возможность убедиться: Серебренников беспредельно щедр в заимствованиях у коллег: решения, ходы, детали Чернякова, Стуруа, Бутусова: Все уже было: Чечня как место действия, шекспировские страсти в костюмах то ли братвы, то ли кремлевской администрации, оркестр на сцене, наглухо окутывающие смертные пелены и пр. и пр. Взгляд режиссера цепок, но скользит по поверхности, хватая ритуалы новой реальности: балетное скольжение официантов с блюдами вокруг стола, за которым совещаются Цезарь и Антоний; похороны, где крепкие ребята в черных очках славят покойного и клянутся над гробом. Картинки знакомые - из хроники, из сериалов. Гротескно и внятно проработанных персонажей двое: Цезарь (Иван Стебунов), невротик-временщик, в котором публике непременно хотелось видеть Путина, вокруг - плотно притертая челядь. И зловещая фигура приапического культа с гигантским детородным органом, прорицатель (Сергей Епишев), в финале оскопленный.

ИЗОБРАЖАЯ БОЛЬ. Сегодня и носорог почует: нерв времени - в тупиковом противостоянии религиозных миров. Честолюбивому человеку достаточно было понаблюдать хоть за скандалом вокруг карикатур на пророка Мухаммеда, чтобы понять: настоящая фишка - это когда сюжет выходит на уровень цивилизационного конфликта. "Находчивость, Гораций!" - и рецепт готов, продуман холодно, расчетливо. Шекспир - повод, чеченские аллюзии - фон, сверхзадача - самоутверждение без границ. Видно: постановщик сосредоточенно размышлял, чем "взять". Выбрал, казалось, безошибочное. Но Остапа понесло, а метафора развернулась слишком охотно.
Может действие шекспировской драмы происходить в Чечне? Может. Может Клеопатра носить хеджаб? Может. Может Помпей в телевизоре выглядеть, как Басаев, враг-чеченец? Может.
Но не может сцена напоминать выгоревший зал школы, что бы постановщик ни плел о "пространстве трагедии". Не может служанка, когда Клеопатра сдает имущество "деньги, ценности и утварь" Цезарю, потрясать перед ним фотоснимками этой утвари - так трясут фотографиями убитых детей чеченские женщины перед лицом власти. И не может Клеопатра в сцене, когда просит у Цезаря пощады, говорить с чеченским акцентом. Тут не о сценических находках речь - о подлом способе чувств. О готовности спекулировать реальными страданиями. Будь зритель таким, как во времена Шекспира, сцену закидали бы гнилью. В наше - не закидали.

ИЗОБРАЖАЯ СОВРЕМЕННОСТЬ. Во многом виновата... Марина Неёлова. Это она, блистательно сыграв в "Сладкоголосой птице юности", заслонила мелкие "примочки" постановщика, сделала спектакль с заурядной режиссурой событием. И вот уже Волчек и Табаков, поздние корифеи "Современника", стали взапуски шить "новое платье" режиссеру, объявленному талантом, передавать друг другу, как эстафету, погружаясь в ситуацию, как в топь: большая сцена, малая сцена, классика, новая драма. Призы, фестивали, пресса. В дело вошли решающие факторы. Мода имеет цвета и экономические эквиваленты. Часто они дополняют друг друга. Точно как у Гоголя - "Я везде!" И ведь неловко, когда все так запущено, на весь крещеный и некрещеный мир признать не столько "культового режиссера", сколько собственную наготу...
На одной из майских пресс-конференций, предваряющих юбилей "Современника", Галина Волчек молвила: "Театр - выжженная территория, то, что с ним делают сегодня..." - и безнадежно махнула рукой. Почему-то после премьеры вспомнился тот миг. Что происходит с картиной жизни в сознании одного из самых достойных лидеров старшего поколения? Не с ее ли, всеми обожаемой Галины Борисовны, благословения и активного неучастия выжигается эта самая территория, а "Современник" становится опытной лабораторией, где легализуют суррогат театра? Режиссура Серебренникова существует не сама по себе, а в цепи современных процессов мутации. Измененное сознание, измененные продукты, измененный театр. Находятся люди - их много - которые это с охотой употребляют.
Кстати, о "территории". Всегда знаешь, как на спектакль Серебренникова отреагирует часть критиков. Каким бы он ни был, его "хочется поддержать". Описано в "Голом короле". Как именно Серебренников, человек скромного дарования, стал центральным аргументом в споре о настоящем и мнимом - прозрачная загадка. Но в наши дни, о которых сказано "вот и все, смежили очи гении...", ее больше некому разгадать.
- Тебя как зовут, - спрашивает Клеопатра одного из римских "агентов".
- Лепид, - отвечает тот.
- Значит, можно просто Липа, - делает вывод царица.
Именно.

Марина ТОКАРЕВА

«Московские новости», 6 октября 2006 года