Версия для печати

Холокост. История любви

Сенсационная премьера в “Современнике”

Премьера в “Современнике”, состоявшаяся в минувший уик-энд, вызовет бурные споры. “Враги. История любви” возбудит национальный вопрос (опять про евреев), расковыряет больную рану Холокоста (ну сколько можно!). Но бесспорно одно: “Враги…” стали в театральном мире (и не только) событием №1.

Тем, кто не знаком с классиком еврейской литературы Исааком Башевисом Зингером, ситуация на сцене “Современника” напомнит культовый фильм Данелии “Осенний марафон”. Мужчина, сам по себе симпатичный и хороший, но бесхарактерный, запутался в женщинах и по причине собственной слабости мечется между женой и любовницей. Ясное дело, в условиях строжайшей конспирации. Хотя партия у Зингера более многофигурная — кроме жены и любовницы, есть прежняя жена, мама любовницы и другие непроходные персонажи, так или иначе влияющие на события и судьбы. Похоже, но…

— Знаешь, почему Гитлер застрелился? Ему пришел счет за газ.

— А вот надпись перед входом в крематорий: “Осторожно, высокие ступеньки”.

Да, похоже, но… только одно существенное обстоятельство — у Зингера герои прошли через войну, гитлеровские и сталинские лагеря — это принципиально меняет всё. И истории о смехотворных человеческих страстях смотрятся как речка и безбрежный океан. Все выглядит натурально и нарочито натурально начинается. Главный герой — Герман Бродер — собирается принять ванну. Ванна в натуральную величину стоит чуть в глубине сцены справа, артист натурально снимает штаны, погружается в воду, а женщина с польским акцентом угодливо намыливает ему ноги, руки… Потом мужчина одевается и уезжает в Филадельфию по делам, а на самом деле — на соседнюю улицу к любовнице Маше. Ее мама, чей характерный акцент не вызывает сомнений в национальной принадлежности, за столом конфликтует с дочерью, одновременно угощая ее сожителя компотом.

И уже с самого начала понимаешь правила игры, заданные режиссером Евгением Арье, приглашенным в “Современник” на постановку из Израиля. Всё натуральное (ванна, койка, тумбочка и пр.) и есть часть той самой правды, о которой так много говорится в русском театре, но которая почти в нем не видна. Здесь правда чувств, страстей, переживаний настолько сильна, что и предметы мебели ей ни в коей мере не мешают.

“Врагов…” можно уложить в голове по кадрам и каждым любоваться в отдельности. В значительной степени такую жесткую кинематографическую структуру спектаклю задала сценография художника Семена Пастуха, который давно живет и работает в США. Он приподнял сцену и наклонил ее к зрителю так, как наклонена бывает сцена в балете. Но если смотреть сверху, то видно: сцена не деревянная, а металлическая решетка, по которой проложено параллельно три, а может быть, четыре ряда рельсов. По рельсам ездят жесткие кулисы, за которыми на фурках выезжают герои в уже сложившейся мизансцене. Лодка с женщиной и двумя детьми проплыла по заднику, пока герой на авансцене в углу произносит короткий монолог. Трое за столом читают еврейскую молитву. Металлическая койка с Германом и Машей, деревянная — с Германом и Тамарой…

Их смехотворные страсти внешне держатся на электронике, а внутренне — на невероятно мощной игре ансамбля и таланте каждого. У “Врагов…” сильнейший состав — Чулпан Хаматова (Маша), Алена Бабенко (Ядвига), Сергей Юшкевич (Бродер), приглашенная из театра им. Маяковского Евгения Симонова (Тамара). Здесь совсем неуместны слова “игра”, “представление”: даже “переживания” — выглядит нарочито фальшиво. Артисты живут как-то так просто, ясно, что в какой-то момент заставляют тебя забыть, будто на сцене актеры. Тамара, первая жена Германа, чудом не сгинувшая в сталинском лагере, но потерявшая двоих детей. Маша, прошедшая гитлеровский концлагерь. Полька Ядвига, рисковавшая семьей, пряча три года на сеновале своего бывшего господина, а теперь мужа. И сам Бродер, просидевший в сене и в благодарность женившийся на бывшей прислуге. Слаб он? Или обстоятельства сильнее нас?

Горький юмор — шлейф спектакля. Зал смеется, но особенность этого смеха в том, я уверена, что, отсмеявшись, зритель пугается: “Разве можно над этим смеяться?” Над объявлением про ступеньки в крематорий, про умершую маму Маши, что, проплывая в лодке под зонтиком, спрашивает: “И шо это за смерть такая?” Писатель Зингер, а вслед за ним и режиссер Арье в разное время пытались постичь природу и характер противоречивого еврейского народа. А вышло и не про евреев вовсе, при всех видимых нацособенностях. Интересно, что представителей еврейской нации играют русская, два украинца и татарка.

Театр давно эксплуатирует экран, “Враги…” его тоже имеют. Но в данном случае можно говорить, что съемка во “Врагах…”, идущая в режиме онлайн, является не только органичной, но и необходимой частью спектакля. Даже ракурсы имеют значение. Черно-белые кадры, намерено состаренные как на давнишней пленке, в три четверти демонстрируют крупный план Маши с опухшим от слез ртом до ушей, или прямая широкоугольная съемка лица Ядвиги делает ее похожей на испуганного зверька. В данном случае камера закрепляет сценическую суть.

“Враги…” лаконичны и выверены, страсти не пугают своей безбрежностью и необузданностью. Напротив, у Арье всё как-то прозаично, как в жизни, тихо, не напоказ… И даже эмоциональные срывы героев имеют естественный характер, когда понимаешь, что “гиря до полу дошла” и иначе быть не может. “Курва! Она курва!!!” — исступленно кричит беременная Ядвига, когда уже не в силах молчать. “С-с-сука, тварь, это она мне назло… умерла”, — кричит Маша, узнав о смерти матери. И только не кричит одна Тамара — она-то давно умерла, потеряв детей и мужа. Но ее молчание страшнее любого крика.

— Может быть, ты ангел? — спрашивает жену Бродер.

— Может быть.

Финал истории размыт и печален: герой исчез, родилась девочка, а “Каин будет убивать Авеля, нас будут сжигать в камерах Освенцима, а он (Бог) все тычет и тычет штыком в висок”. Аплодисменты, а точнее, овация, на этом спектакле особенные. Кричат “браво!”, аплодируют, но всё не так, как на других спектаклях. Даже самых аншлаговых.

Марина РАЙКИНА
«Московский комсомолец», 8 февраля 2011 года