Версия для печати

Играем Бергмана

Московский театр «Современник» за два последних сезона все увереннее оправдывает свое родовое имя и делает это красиво, неутилитарно.

Современные произведения, появляю¬щиеся в репертуаре, не втиснуты в уз¬кие рамки «новой драмы» и даже пер¬вого десятилетия XXI века. Тематиче¬ский диапазон простирается от заду¬шевной истории из российской жизни до непристойно хулиганского выпада старых британских панков. В списке приглашенных режиссеров «зубр» Ев¬гений Арье соседствует со вчерашними выпускниками РАТИ.

В нынешнем «Современнике» ло¬вят новые смыслы и качества широким бреднем, не боятся провалов, смело зо¬вут на большую и маленькую — Дру¬гую — сцены молодых режиссеров. А те, в свою очередь, умозрительным кон¬цепциям предпочитают не шибко мод¬ную нынче кропотливую работу с лите¬ратурным материалом и артистом.

Рисковая, в принципе, затея с поста¬новкой «Осенней сонаты» Ингмара Бергмана (культовый фильм 1978 года поди-ка переплюнь), предпринятая вы¬пускницей РАТИ (мастерская Сергея Женовача) Екатериной Половцевой, завершилась явным выигрышем. По¬сле удачного дебюта на Другой сцене спектаклем «Хорошенькая» режиссер уверенно шагнула на большую, пригла¬сила на одну из главный ролей Марину Неелову и взяла в соавторы известного петербургского сценографа Эмиля Ка¬пелюша.

Знаменитая история взаимоотно¬шений матери и дочери, окрашенная в сумрачные скандинавские тона и на¬шпигованная фрейдистскими подтек¬стами, перенесена режиссером на оте¬чественную почву. Ни в коем случае не буквально. Но сам климат на сцене становится как будто теплее, а герои — раскованнее и простодушнее. В спек¬такле удивительным образом соеди¬няются холодный, метафизический облик бергмановского пространства и совершенно российский, чуждый ма¬тематической точности стиль актер-ской игры.

Капелюш придумывает на сцене не¬кий «край мира», и вот огромный па¬раллелепипед продуваемого насквозь пасторского дома, где живет со своим мужем Ева, уходит вглубь, в бесконеч¬ность. Здесь в шезлонгах сидят и живые, и ушедшие, а воспоминания, мечты и ночные кошмары легко мешаются с ре¬альностью. Но и в самом доме фантомы способны появляться, подобно «скеле¬там в шкафу» и исчезать под теплым солнечным лучом (художник по свету Глеб Фильштинский, как обычно, со¬здает в спектакле свою «музыку»).

Неелова, играющая мать, пианистку Шарлотту, и Алёна Бабенко — ее дочь Ева, царят в спектакле безраздельно. Между матерью и дочерью идет смер¬тельная психологическая дуэль, а тем временем две замечательные актрисы сливаются в счастливом дуэте, где не-возможно определить, кто лучше, кто сильнее.

Шарлотта роскошна со своей гра¬цией, ухоженностью, со стильной при¬ческой и особыми, чисто нееловскими мелодично-ребячливыми голосовыми модуляциями. Ева в своем зрелом воз¬расте так и остается зажатым, недо¬любленным, не умеющим распоря¬диться собственной внешностью под¬ростком. Психологические подоплеки судеб и характеров, доведенные в кар¬тине Бергмана до опасной психопато¬логической черты, у Половцевой удер¬живаются в области обычной, хотя сложной и драматичной человеческой жизни.

Трагическое то и дело скатывается в смешное, и это касается в первую оче¬редь Шарлотты с ее простодушием законченной эгоистки. Неелова иг¬рает эти эпизоды с неподражаемым юмором. Ее наблюдения беспощадно точны: вот мать искренне пытается вникнуть в рассказ дочери, но слушать не привыкла, лезет в сумочку, достает духи, пудреницу, всякую дорогую дре¬бедень. Раневская из «Вишневого сада» или Аркадина из «Чайки» (Бергман сочинял «Осеннюю сонату, не скры¬вая чеховской парафразы) вспомина¬ются с ходу, а Неелова играла Ранев¬скую на сцене «Современника». И вот Шарлотта выходит к ужину, устроен¬ному на природе, в нелепом концерт¬ном платье, которое через минуту бу-дет замазано грязью.

Мать отчаянно боится завязнуть в жизненной рутине, не желает подпу¬скать близко к сердцу чьи-то несча¬стья. Ее дочь Ева, не состоявшаяся как музыкант, имеющая преданного, забот¬ливого мужа, но пережившая смерть ре¬бенка, напротив, стойко и трезво отно¬сится к реальности. Половцева выта¬скивает на свет вполне земную историю семьи, где артистическая одаренность матери обездолила и ее детей, и, в ко¬нечном счете, ее саму. Ева и Шарлотта одинаково страдают от того, чего не¬додали друг другу и чего на самом деле отчаянно желали. Чувство вины, неутоленная жажда любви и бесконечное одиночество каждой из героинь становятся темой спектакля.

Но есть в нем еще одна тема — сила таланта, детерминирующая жизнь каж¬дого, кто им обладает. Неелова играет этот подлинный музыкальный талант, и сцена, где Шарлотта вдохновенно объ¬ясняет дочери, как следует исполнять Шопена, становится одним из мощней¬ших моментов. Второй, не менее мощ¬ный момент принадлежит Еве — Ба¬бенко, когда она, отбросив комплексы и страхи, твердо и страстно настаивает на взаимной проницаемости двух ми¬ров: живого и мертвого. Оказывается, что Ева обладает не менее сильным да¬ром, только лежит он в области чело¬веческих взаимоотношений. Дочь еще даст матери фору. Яблоко от яблони на поверку падает еще ближе, чем нам ка¬залось. Каждая из героинь обречена нести свой крест, и неизвестно, какой из них тяжелее.

Наталия КАМИНСКАЯ
«Культура», 16 – 22 марта 2012 года