Версия для печати

Чулпан Хаматова повзрослела,
а Михаил Ефремов стал похож на своего отца

«Современник» — театр демократический не только в плане эстетики, но и по отношению к состоятельным людям, которые имеют счастье обладать машиной и несчастье ехать на ней в мороз и гололед (в данном случае — на премьеру «Трех сестер»). О задержке спектакля в связи с пробками дисциплинированной части публики объявили по трансляции, как в аэропорту сообщают о задержке рейса из-за нелетной погоды (такого, кажется, ни в одном еще театре нет). Зимние обстоятельства совпали с «зимним» настроением премьеры-римейка: четырехчастная драма, расписанная Чеховым по всем временам года, у Галины Волчек оказывается преимущественно зимней, и завывание вьюги здесь становится основным звуком природы. Но никакие заторы не помешали рано или поздно добраться на обновленные «Три сестры» многим VIP-ам — Алле Пугачевой, Филиппу Киркорову, Леониду Парфенову, Кириллу Лаврову, Владимиру Андрееву, Вячеславу Полунину (последний пришел посмотреть на своего коллегу по «Лицедеям» Ивана Волкова в роли Андрея Прозорова: «Это все-таки не совсем мой театр, но для Вани очень хорошая школа»). И никакая зима не помешала желающим завалить сцену огромными букетами.

Над сценой, как фермата (обозначение паузы в музыке), висит мост — между прошлым и будущим, между уездом и недоступной Москвой. При этом вся сцена вместе с мостом задрапирована серым: сколько этих мостов не возводи, жизнь все равно окажется пленом. Здесь очень многое сказано внятно. Вот замужняя Маша (Ирина Сенотова) в черном (привет от «чайкиной» Маши, которая «носит траур по своей жизни»). Ольга (Ольга Дроздова) в сером — цвет морали и здравого смысла. Полная радостн??х надежд Ирина (Чулпан Хаматова) в белом. Вот все три в смятении каются и поддерживают друг друга — в ночных рубашках цвета исповедального исподнего. Вот гулким эхом отдаются шаги посыльного, точно поступь смерти, — и старый Чебутыкин (Валентин Никулин) тяжело вздыхает: «Ко мне пришли». Вот вновь и вновь начинает крутиться сценический круг с белым роялем, белым столом, белыми креслами, офицерами и сестрами — бег по бесконечному замкнутому кругу. Состояние вихря, ветра, бега, смятения всячески культивируется режиссером, растворяется в движениях, форсированных голосах и взвинченных интонациях — часто кажется, что интонационные мелодии заменяют фразы. При этом во внутреннем действии (все то, что мы видим, чувствуем помимо текста, вдобавок к тексту, наперекор тексту) часто воцаряется полный штиль. И все же...

Соленого играет Михаил Ефремов — чуть погрузневший, но все больше похожий на отца, актер, что называется, «с нутром» и выстраданным ощущением изгоя, который больше не может справиться с растущей в нем злобой. Это хорошая работа и лучшая мужская роль в спектакле.

Чулпан Хаматова в роли Ирины играла-играла что-то для себя очень привычное: искренне-девичье-непосредственное, да вдруг резко взяла высоту. В сцене прощания с Тузенбахом в ее Ирине вмиг просыпается женщина, которая уже любит, но еще не знает этого, зато знает о своем приближающемся вдовстве благодаря проклятому предчувствию беды. И потому умиротворенные фразы Ирины сразу после известия о гибели Тузенбаха здесь звучат как болевой шок, когда человек способен двигаться вопреки здравому смыслу. Эта лучшая сцена спектакля.

Чехова довольно трудно испортить. Чехова обязательно нужно играть в театре (так в музыкальных школах все ученики из года в год обязательно играют Баха — иначе рискуешь не понять, что такое музыка). Чехова очень трудно поставить так, чтобы удалось сказать что-то абсолютно свое, и при этом конгениальное первоисточнику. Такие ощущения вызывают последние «Три сестры» «Современника».

Ольга Фукс
Вечерняя Москва, 7 февраля 2001 года