Версия для печати

Сталинские щепки;

«Голая пионерка» на Другой сцене театра «Современник»

«Голая пионерка» – спектакль о войне, но нигде – ни на афише, ни в программке – вы не найдете слов посвящения его грядущему юбилею Победы. Может быть, потому, что война в нём – не такая, «как надо». В ней нет, например, неприятеля. Трагедия войны вся происходит среди своих, в рядах советской армии, всё – и победы, и поражения, и окружение, и насилие, и топот, и копоть, и жизнь, и смерть, и даже фашизм – как крайняя степень насилия, - всё, от начала и до конца даётся в изложении и в исполнении советских солдат. Немцы появляются лишь однажды (и это явление вполне можно было бы исключить, большой необходимости в нем лично я не заметил), и те – не страшные, кабареточные, поющие что-то такое мирное, а из военного на них – только подобие формы (костюмы – Евгении Панфиловой).

«Голая пионерка» – сочинение Кирилла Серебренникова и Ксении Драгунской по одноименному роману Михаила Кононова. Сочинение вольное, какие-то имена и герои «потеряли» свои имена или потерялись вовсе в процессе переложения, но не читавший не почувствует себя уязвленным. Всё понятно, всё, как говорится, на русском языке (кроме того, что – на немецком, впрочем, тоже понятном, поскольку в программке имеется перевод).

Спектакль Серебренникова, как впрочем, и роман Кононова, – не только о войне, хотя большая часть спектакля проходит в разговорах о фронте, а герои – в военной форме. Он – об эпохе.

Серебренников «открывает» эпоху через звуки. Спектакль начинается с пионерского гимна и пионерских разговоров внутри какой-то пещеры, где молодые штурманы будущей бури воспитывают в себе смелость и выдержку, а также – постигают основы коллективизма в сообществе летучих мышей. Капли далеких сталактитов и шорох летучих мышей, «реконструируемый» встряхиванием спичечных коробков, - первые позывные сильных, смелых и ловких 30-х. Голоса актеров – подстать затее: громкие, прямолинейные, без извивов. Голоса и – лица, открытые, доверчивые, откликающиеся на позывные эпохи, будь то кинокартина «Цирк» с Любовью Орловой («Теперь понимаешь?» – «Теперь понимаешь!») или знакомые каждому понятия – классового врага или коллективизма. Пожалуй, никогда еще Серебренников так открыто не доверялся какому-то одному актеру, выразителю его мыслей и чаяний, не был так открыт в актере. В данном случае – в актрисе, Чулпан Хаматовой, играющей заглавную героиню. Игру которой можно и интересно описывать по минутам, в мгновенных вспышках и переменах так и не взрослеющей детской, скорее, мальчишеской, чем девчоночьей эмоции.

Серебренников – из тех, кого принято называть людьми думающими, но в спектаклях он – не мыслитель. Вернее назвать его чувствителем. Обонянием, осязанием, слухом, на вкус и цвет он пробует, «проверяет» предметы и слова, дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, пытаясь кожей и всеми остальными органами чувств почувствовать те «холодно» и «горячо», и боль, и радость прошедшего времени. Великого и ужасного. 

Чудо происходит. Трудно сказать, радостное ли.

Возникают и преображаются какие-то страшные, пугающие и узнаваемые метафоры: зубной порошок, которым учитель немецкого Вальтер Иванович чистит свои парусиновые штиблеты, а позже та же зубная щетка, вставленная в зубы, «дымит» порошком, как кремлевская трубка. Предметы у Серебренникова и его постоянного соавтора, художника Николая Симонова, - многофункциональны и полистиличны: простыня – это экран, который тянут из стороны в стороны, ловя лица героев «Цирка». А когда наступает война, домодельный экран рвут на портянки. Доска мигом превращается в борт машины, на которой уезжают на фронт деревенские. Пар в солдатской бане «складывается» из папиросного дыма, а разгоняют его мокрыми пионерскими галстуками, которые сцену-другую спустя станут метафорами насильственной смерти: одного за другим вышедших из окружения будет расстреливать свой же отец-командир, Первый.

Эта сцена – одна из сильнейших: когда генерал в красной шинели подходит – радость загорается в глазах бойца. Первый прикладывает палец к голове и радость сменяется удивлением, мягкий тычок и ординарец споро стаскивает с солдата сапоги и поворачивает голову набок, укладывая ее на красный треугольник пионерской материи. Генерал выполняет боевую задачу сосредоточенно и молча, при этом орет, надрываясь, его «волшебный» помощник.

Лукич (Владислав Пильников) молится «голой пионерке», бойцу Мухиной, заместо иконы: мол, за неимением гербовой. Так и во всем остальном – приходится быть находчивым: во избежании голого натурализма, доступное тело Мухиной преследуют барабанные палочки и барабанная дробь. При этом резинка от трусов, о которой беспокоится и плачется Муха, протягивается во всю длину сцены, из конца в конец. Сперва Муху заставляют прыгать через эту резинку, потом - буквально распинают на ней. А потом она взлетает над сценой, как циркачка, и проходит по резинке, как настоящий канатоходец.

Как весна разбивает лед, так и война вспарывает привычную жизнь, буравит ее, открывая вид в какие-то древние, мифологические бездны, где приходится следовать  т е м  законам, петь древние заклинания и исполнять старинные обряды. Эти обряды и песнопения в спектакле – на каждом, как говорится, шагу, даже оптимистическая песня Дунаевского про «страну мою родную», в которой много лесов, полей и рек, превращается в древний обрядовый плач или молитву.

- Был бы бог, войны бы не было! – говорит Муха.

- Плохо ты Его знаешь… - откликается Лукич. 

Белые гимнастерки, красные галстуки, красная шинель Первого… Не ирония, скорее, гиперреализм, который позволяют себе художник по костюмам Евгения Панфилова и сценограф Николай Симонов. Гиперреализм на грани соц-арта. Но искренность Чулпан Хаматовой, которая играет трепетную пионерку Муху беззаветно преданной делу партии и советской Родины, не допускает иронической усмешки, естественной при рассмотрении соцартовских опусов Комара и Меламеда. В спектакле Серебренникова всё, конечно, на грани и, тем не менее – всерьез (и надолго – два с половиной часа без антракта!).

И отношение к войне как к чему-то серьезному. «Голая пионерка» - высказывание не только по форме (в чем Серебренников – мастер на все руки), но и по существу. В этом смысле - подобное первой его постановке в Москве, наделавшей тогда так много шума, - «Пластилину». Высказывание о времени и о себе. О мальчиках иных веков. Не плачущих о времени большевиков, как надеялся поэт, но связанных с этим временем, наверное, больше, чем хотелось бы.

Григорий ЗАСЛАВСКИЙ
«Независимая газета», 10 марта 2005 года