Версия для печати

Гроза-дереза

Две премьеры на двух чрезвычайно успешных и негласно соперничающих сценах страны - "Мещане" Кирилла Серебренникова во МХАТе и "Гроза" Нины Чусовой в "Современнике" - стали главными высказываниями молодого поколения режиссуры в нынешнем сезоне. Серебренников поставил одну из лучших пьес Горького, Чусова замахнулась на шедевр Островского. Оба талантливы. Оба попытались соскрести с хрестоматийных текстов хрестоматийный глянец. Оба распахнули эти тексты настежь, надеясь, что свежий ветер современности перевернет в них все вверх тормашками и установит в новом - пусть кого-то удручающем, зато новом - порядке. Но если в случае с "Мещанами" означенный ветер, много что переворотив, мало что сломал, то в случае с "Грозой" он снес напрочь всю драматургическую постройку, оставив на ее месте беспорядочную груду обломков. Вряд ли в происшедшем можно углядеть злой умысел и уж тем более незнание азов театральной грамоты - скорее неумение справиться с самим жанром произведения, который оказался режиссеру, а точнее времени, в котором она живет, не по плечу.

"Гроза" - не просто великая пьеса великого драматурга. Это фактически единственная великая русская трагедия. Причем трагедия, восходящая не к шекспировской традиции, а к классицизму. Конфликт чувства и долга, снятый с классицистских котурнов, лишенный классицистской надмирности, помещенный в мещанскую (что немаловажно - русскую мещанскую) среду, и составляет существо этой пьесы. Исходным условием такого конфликта, а значит, и самой трагедии, является то, что мы назовем за неимением лучшего определения жестким каркасом жизни. Под ним можно понимать строгие социальные правила, еще более строгие религиозные предписания, высокие представления о чести, сословную этику и т.д. и т.п. До самого недавнего времени (фактически до второй половины ХХ века, а в России с учетом ее опыта тоталитаризма - и того дольше) человек - не важно: король, солдат или крестьянин - неизбежно оказывался задавлен целым ворохом условий и условностей. Его жизнь была детерминирована и регламентирована, и всякая попытка вырваться из жесткого каркаса, нарушить узы, связующие человека с Богом и (или) человека с человеком, неизбежно становилась источником драматических коллизий. Всякая попытка самостояния оплачивалась дорогой ценой. Эту цену могло назначить человеку общество, а мог - как в случае с остро чувствующей свой грех Катериной - и он сам.

Мы очутились теперь в совершенно новом (не знаю уж, дивном ли) мире. Человек волен жить так, как ему нравится, там, где ему нравится, и с тем, кто ему люб. Носить то, что сочтет нужным. Выбирать по своему усмотрению сексуальную и политическую ориентацию. Верить или не верить в Бога. Если верить - то в того бога, в которого захочется, и только по вторникам и четвергам. Детерминизм жизни не уничтожен вовсе, но он сведен фактически к биологическому детерминизму: каждый из нас вопреки своей воле вынужден родиться, а потом (как правило, тоже вопреки воле) умереть. Это обстоятельство вполне можно осознавать как трагедию, но к конфликту долга и самостояния оно отношения не имеет.

Нина Чусова не просто поставила "Грозу" как человек принципиально новой эпохи, то есть изначально свободный человек. Она заодно наделила свободой всех героев спектакля, эдаких отвязанных молодых людей, которым все позволено и которые что хотят, то и воротят, не ведая ни страха, ни стыда (что именно они воротят - понять у меня лично не всегда получалось, но в том, что воротят, что хотят, - сомнений не было). Просто Катя Кабанова в превосходном исполнении Чулпан Хаматовой побойчее других - девчонка-сорванец, не понаслышке знающая о свойствах страсти и несущая в себе ярко выраженное деструктивное начало. В подобной трактовке нет ничего опасного, но и ничего особенно нового тоже нет. Катерина вполне может быть и такой. Но для того, чтобы случилась трагедия, чтобы возможными стали покаяние и самоубийство, другими должны быть обстоятельства ее жизни. У этой жизни должен быть каркас. Жесткие табу, к которым одни относятся со священным ужасом, а другие - с немалой долей лицемерия. В спектакле их нет. Какие еще табу? XXI век на дворе! Какой еще грех? Знай себе - веселись, оттягивайся! Впустив в свою постановку ветер современности, Чусова разрушает главное условие трагедии - изначальную несвободу героев.

С "Мещанами", пьесой, зафиксировавшей, к слову говоря, саму ломку каркаса, этот ветер не мог наделать большой беды. Просто Серебренников превратил детей Бессеменова из домашних бунтарей против старых правил жизни в эдаких стихийных постмодернистов, которые сами все время правила придумывают - и сами же их нарушают. Один лишь старик Бессеменов сдуру принимает правила всерьез. Потому и проигрывает. Акценты пьесы были смещены, ее звучание осовременено, но ее драматургическая конструкция не пострадала. В случае с пьесой Островского она рухнула, придавив своей мощью смелые и величавые замыслы постановщика. Великая трагедия превратилась в не самый смешной фарс, трагическая героиня - в попрыгунью-егозу, очистительная и величественная гроза - в грозу-дерезу. Погрохочет немного - и пройдет.

Марина ДАВЫДОВА
«Известия», 20 апреля 2004