Николай Коляда: "Люблю злить и радовать"

До последнего времени свердловчанин Николай Коляда был широко известен как очень репертуарный драматург. После того как на "Золотой маске" в этом году была показана его постановка "Ромео и Джульетты", а в "Современнике" вышел поставленный им спектакль "Селестина", о Коляде заговорили как о режиссере. Причем модном.

- После "Маски" от москвичей только и слышишь: Коляда. Вас хвалят и ругают - это неважно, вы вошли в орбиту. Каково вам в новом статусе?

- Как провинциальный человек, я верю в то, что написано в газетах. После "Ромео" нас так ругали, что не дай тебе бог. Рецензии на "Селестину" одна другой хуже. Меня называют дилетантом, бездарностью, выскочкой, чуть ли не идиотом - как режиссера.

- Разве это противоречит слову "модный"?

- Что значит модный? Режиссер может быть хороший или плохой. В Москве есть один очень модный режиссер, но он очень плохой. Он постоянно на экране и все время разглагольствует, говорит какие-то несусветные глупости. И думаешь: наверное, он делает такие спектакли, что с ума сойти. А посмотришь - глаза на лоб лезут от пошлости, глупости. Но все его хвалят... Хулу и похвалу приемли равнодушно. "Селестина", на мой взгляд, спектакль замечательный, Ахеджакова играет гениально, Кравцев сделал грандиозное оформление, публика принимает с восторгом, актеры играют с таким наслаждением... Но, прочитав в Интернете очередную гадость на "Селестину", вдруг понял, что впадаю в депрессию. Я репетировал четыре месяца, потом была "Маска", где я играл, ночью таскал декорации. После таких рецензий у меня настроение ужасное, я не рисуюсь, не красуюсь. Потому что думаешь, что эта бутафорская крыса (извините, я так критиков называю), которая любит театральную бутафорию, а вдруг она права: и дилетант, и дурак.

- Стоит ли так бояться слова "дилетант"? Часто они делают революцию в культуре. Мольер не заканчивал режиссерские курсы, а театр вел. Может, это и не нужно - выпячивать профессию. Театр был всегда, кто пьесы писал, тот и ставил.

- Нет, я действительно не режиссер. Я всегда это говорю. Я некий организатор этого пространства, этих людей, команды. Я не умею заниматься словоблудием, не могу напускать туман. Мне кажется, что настоящему режиссеру это необходимо. Вот, к примеру, что говорит на репетиции один московский режиссер: "Играйте и знайте, что в зале сидит апостол Павел, а сцена - чистилище. " Я не могу говорить умных слов. Я могу купить много колбасы, притащить кофе на репетицию, посадить всех артистов, болтать, разговаривать, потом давай читать пьесу, спрашивать, а что у тебя в детстве, а как вы жили в деревне, в какие игры играли... Неделю они поедят, попьют кофе, все же голодные, бедные, - потом потихоньку что-то само собой начинает складываться - когда люди вдруг тепло ощущают друг друга. Я не называю это режиссурой. Я не раздаю указаний: иди налево, иди направо. Я знаю, что в театре вначале должно быть очень смешно, в конце очень грустно. И так всегда все делаю. Так ставил "Ромео", так ставил "Селестину".

- Если вы не режиссер, то зачем ставить чужие пьесы? Ну, еще понятно, когда свою...

- "Ромео" получился так: в Екатеринбургский театр драмы пришла замечательная пара Олег Ягодин - Ирина Ермолова. С ними я делал "Уйди-уйди", он играл солдатика, она - девочку легкого поведения, живущую рядом с военным городком. Я посмотрел на них - боже мой, гениальная пара, если сделать с ними "Ромео и Джульетту", вот будет супер!

И потом, в этом было немножко провокации. Я вот жалуюсь, кокетничаю, что бедный я, несчастный, что меня ругают, но мне доставляет дикое удовольствие провоцировать, раздражать, сердить, злить. Искусство всегда провокация. Когда в театре вывесили распределение ролей, был шок. Как это возможно: этот прыщ будет играть Ромео? Ромео должен быть красивым! Как эта дылда здоровая может играть Джульетту? Это же нельзя! Красивые молодые артистки возмущались: я должна играть! С первых же репетиций создалась нервозная обстановка, но это меня очень радовало. Я люблю всех злить и радовать.

- "Селестина" тоже провокация?

- Меня попросила Ахеджакова, которая давно хотела сыграть колдунью, написать инсценировку старой пьесы. Она думала, что будет спектакль об Испании, она искренне хотела сыграть настоящую испанку. Я не хотел этого. Что получилось. Вот финал: Ахеджакова в розе, все в половиках, вязаные русские народные половички, костюмы из Большого театра. Все это не имеет ни малейшего отношения к Испании. Ахеджакова вначале хотела надеть какую-то шляпу испанскую, испанское платье, но потихонечку, потихонечку мы надели на нее русский платок, купили с художником Володей Кравцевым на улице недалеко две розы, приделали ей, захлопали в ладоши, сказали: "Ой, как хорошо!". С "Селестиной" еще получилось так. Когда мы делали "Ромео", возникла куча всяких придумок, затей, идей, мыслей народилось, которые не вошли в спектакль. Стало жалко выкидывать, пришлось пристроить. Много из того, что в "Ромео" не вошло, попало в "Селестину". Поэтому они чем-то похожи.

- А не хотите оперу поставить? Оперный театр задыхается без новых идей.

- Хочу! Директор екатеринбургской оперы предлагал, я сказал, что готов.

Марина Борисова
Ведомости, 8 августа 2002 года