Ф.М.Достоевский

БЕСЫ

17 - 78 ВЫХОД В СВЕТ

Мы все когда-то верили, что переход от коммунизма к той системе, в которой мы сейчас живем, будет проходить легче и быстрее. Я был абсолютно убежден, что в Польше гораздо больше инициативных и энергичных людей. К моему изумлению, выяснилось, что огромная часть общества с радостью готова пожизненно находиться на нищенском содержании у государства. Я думал, мы уже не вернемся к тому, что очевидно хуже. Оказалось, возвращаемся с легкостью.

АНДЖЕЙ ВАЙДА. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Готовилась сенсация. Великий польский кинорежиссер Анджей Вайда приедет в Москву ставить "Бесов".

78-летний режиссер работал по 12 часов в сутки два месяца. Выходных не было. Как и перерывов. Темп был задан как условие: артисты до начала репетиций должны были выучить текст. Вайда выпускает спектакли по европейскому стандарту - блицкригом. Надолго ему отлучаться нельзя: дома ждут киношкола, многочисленные ученики и подготовка к новому фильму. Он улетал в Варшаву на следующее же утро после триумфальной премьеры... Вряд ли стоит объяснять, почему мы перенесли интервью в Польшу.

Улица Хелена Босака - самый центр Варшавы и самая элитарная его часть. Добираются сюда только на машине, зато гулять можно весь день: узкая улица с новенькими особнячками выводит в роскошный, с изысканным ландшафтом парк.

Выложенная булыжником мостовая, аккуратные кованые ограды, газоны европейским ежичком, изящно стриженные кусты, нежное пение птиц... Пейзаж не дает ни малейшего представления о том, в какую часть Европы тебя занесло. Можно легко подумать, что дело происходит в Англии: неторопливые пары выгуливают свежеуложенных собак с греческими профилями и римскими ошейниками.

Некоторую географическую определенность пейзажу придают лишь припаркованные у особнячков машины: даже мой неискушенный взор мгновенно отметил разительный контраст обихоженных участков с подержанными автомобилями. Машина у дома номер 14 вызывает мой почти историографический интерес: потертый темно-бежевый BMW перекочевал в жизнь непосредственно из ранних фильмов про Джеймса Бонда.

Пробираюсь под кустами акации, звоню. Ответом служит оглушительный разноголосый лай. Предупреждая появление хозяина, к калитке (в доме Вайды не ограда, а именно калитка - деревянная, белая) выбегают три впечатляющие дворняги. Огромная рыжая, типа Баскервиль, средняя черно-белая и щенок, похожий на помесь фокса с кавказской овчаркой.

- Тише, - кричит Вайда, распахивая дверь веранды. - Не пугайте человека! ...Вы на них не обижайтесь, - просит пан Анджей, отгоняя от меня рыжую громилу (мы сидим в гостиной у горящего камина на старинных плетеных стульях с большими дырками в спинке), - просто они любят общение. Любят разговаривать, но не очень слушаются: видите, все стулья прогрызли. Это потому, что у них было тяжелое детство. Они, знаете ли, выросли на улице... (Баскервилине.) Крошечка... (Мне.) Ей по-человечески сто два года. Между прочим, в молодости была красавица. Это сейчас у нее шерсть клоками лезет, и глаза слезятся. Но старость вообще трудная штука.

Моложавый человек с быстрыми движениями и цепкими горящими глазами. Невозможно поверить, что Анджею Вайде 78 лет.

- А знаете, почему она так долго живет? Она живет благодаря его любви (смеясь, показывает на среднего пса). Он за ней ухаживает.

- ?!

- Да. Вылизывает, приносит еду, защищает. Как это у Мандельштама сказано? И море, и Гомер - все движется любовью. А самый маленький вчера шаль съел у нашей гостьи. Он пока совсем неразумный. Его только три месяца назад подкинули. Знают, что я не могу бездомного пса под дождем оставить.

- Получается, у вас три дворняги и все подкидыши?

- Нет. У меня еще четыре кота. Но они сейчас на прогулке. Боятся малыша. Он ведь глупый еще, дерется с кошками. Не понимает идеи терпимости. Ну, впрочем, она и к человеку только с возрастом приходит.

ДЕТСТВО

Пальто предложено снять в сенях. Это и вправду "сени": белые стены, старинная, с лепниной, печка-голландка, свеча у огромного распятия. В углу организована собачья постель - блок-пост на пути в зеленую гостиную с древним зеркалом, бюро и книжным шкафом, увенчанным старинными кубками и кинжалами.

- Пан Анджей, вы сами сочиняли интерьер?

- Тут очень много сделала моя жена Кристина. Все-таки она известный художник.

- Просто я никогда не видела стен такого удивительного зеленого цвета. Светло-травяной - это ведь совсем не то, что традиционное темное сукно на столах писателей XIX века.

- Да (улыбается). Это была идея Кристины, и мне она очень нравится, потому что ярко-зеленый дает удивительный эффект постоянной готовности к работе и вместе с тем спокойствия.

- А тут есть какие-то вещи из дома вашего детства?

- Нет. Здесь в основном сувениры, оставшиеся со съемок моего фильма "Пепел" - может быть, вы видели, это о временах Наполеона, о погорельцах того времени?.. Вот эти кубки, поднос. Это, кстати, настоящие вещи, подлинные. А вот эта шпага современная. Она из Французской академии. Меня несколько лет назад туда приняли и посвятили при этом в рыцари... Мы здесь уже давно живем, лет двадцать, - дом мне еще государство выделило, но от родителей моих, к сожалению, ничего не осталось. Дело в том, что я родился в Сувалках - это на восточной границе Польши, ближе к Восточной Пруссии и Литве, - и мой отец во время войны был офицером. Он погиб среди тех офицеров, которые были уничтожены в Катыни (я как раз готовлюсь снимать об этом фильм). И во время оккупации немцы выкинули нас сначала из одной квартиры, потом из другой, поэтому все вещи дома потерялись. Остались только фотографии мамы и отца, какие-то воинские значки, крест. А больше ничего. Хотя не так уж и много было у нас вещей: все-таки гарнизонный городок- это совершенно особенная жизнь, очень аскетичный быт. Вы знаете, когда я потом был сенатором в первом сенате Польши, я был избран как раз от своего родного города и приехал в Сувалки вновь - после почти 45-летнего перерыва. Это было сильное ощущение: увидеть место, где стояла моя школа, место, где был мой дом. Хотя город до неузнаваемости изменился. В моем детстве он был очень похож на городок, который Чехов описывает в "Трех сестрах": воинская часть, гарнизон, есть какая-то тоскующая интеллигенция, учителя, группа офицеров, гимназия.

- Это было радостно - возвращаться в мир детства?

- Вы понимаете, я попал в другой мир. Я приехал в обычный современный город, где нет никого, кого я помнил и знал, в город, полностью забывший о своем прошлом и никак не соотносящийся с моими воспоминаниями. Нынешняя Варшава, к примеру, с ними, как ни странно, соотносима. Потому что я увидел ее впервые в 45 году - сразу после того, как в город вошли советские войска, и увидел ее разрушенной до руин. Но моя память хранит не страшный вид стертого с лица земли города, а такую очень трогательную картинку. Если вы пойдете в самый центр, то вы увидите на месте пересечения Маршалковской улицы и Иерусалимских аллей какие-то восстановленные старые здания. Тогда это были сплошные руины, среди которых в одном месте сохранился первый этаж. И вот в нем продолжал работать цветочный магазин. Можете себе это представить? В тот момент, когда я это увидел, я вдруг по-настоящему поверил, что все еще будет. Все еще восстановится.

- А я, впервые приехав в Варшаву в 2004 году, поразилась тому, что в этом городе по сей день живет война. Это странное и пронзительное ощущение раненого пространства.

- Да. Здесь восстановлена только крошечная часть зданий XVII-XVIII веков. Их, кстати, восстанавливал отец моей жены Кристины - он был главным реставратором Варшавы, делал Королевский замок, вообще все самые значимые объекты в городе. Но потом начался соцреализм, и у нас начали строить здания, похожие на Москву, только хуже, как всякое подражание: такие полусталинские ужасные высотки. Потом появилась архитектура советского застоя - панельные дома стиля "ни рыба, ни мясо", а потом началось дурное подражание Манхэттену. К сожалению, я вынужден с вами согласиться: Варшава - город, у которого уже никогда не будет своего лица. Увы, это город, представляющий собой памятник содеянному злу. Но феномен в том, что я его таким не вижу. Потому что у меня в памяти до сих пор живет маленький цветочный магазин, упрямо торжествующий над пепелищем.

- Это счастливое свойство памяти - превращать ужасы жизни в прекрасные кадры счастья.

- Да. Человеку необходимо видеть прошлое прекрасным: он бы не смог выжить, если б груз пережитого давил на него сквозь время с той же реальной силой... Я об этом много думал после того, как посмотрел фильм "Возвращение". Вы знаете, на меня он произвел глубочайшее впечатление. Это просто фантастика - снять сегодня такое кино. С таким масштабом замысла и проблемы.

ОТРОЧЕСТВО

- Вообще, вы знаете, я не очень поддерживаю разговоры о кризисе современного кинематографа. С моей точки зрения, сейчас в нем происходит масса всего интересного. Я только что видел очень хороший американский фильм "Станционный смотритель", мне очень понравился Альмодовар - "Поговори с ней", некоторые китайские фильмы. Другой вопрос в том, что в сознании и восприятии зрителя наше искусство перестало занимать такое место.

- С моей точки зрения, разговоры о кризисе кино в России были связаны с тем, что у нас искусство долгое время заменяло религию. Когда все встало на свои места, все почему-то сочли, что наступает эра упадка.

- Пожалуй, это правда. Когда человек живет вне религии, что-то неизбежно должно ее заменять. Хотя я убежден, что отношение к искусству как к чему-то священному в России живо по сей день. Вот я сейчас работал над "Бесами" в "Современнике". Я вас уверяю: таких зрителей сегодня больше нет нигде. Я это говорю не для того, чтобы вам польстить, а потому, что я действительно в этом убедился. В России фантастические зрители! Как они соучаствуют в том, что происходит на сцене! Как сопереживают, как вживаются! Хотя я это почувствовал сразу, еще в свой первый приезд, в 55 году, когда в кинотеатре "Ударник" показывали мой фильм "Поколение". Я, кстати, в этот свой приезд я ужасно удивился, увидев "Ударник" на своем месте посреди города, изменившегося практически до неузнаваемости. Москва сейчас, конечно, прекрасна. Вы не представляете, какой она меня встретила в 55-м. Темный мрачный город, ни машин, ни света, ни кафе. Хотя по иронии судьбы тогда я совершил свою первую в жизни крупную покупку. В Польше же в 55-м ничего нельзя было купить! А я приехал в Москву в сопровождении массы каких-то административных работников, бросившихся доставать в Москве холодильники. Поскольку им было не очень удобно, они внесли в список и меня, и в результате я стал обладателем настоящего буржуазного сокровища. На мой холодильник даже приходили смотреть друзья.

- Пан Анджей, вы всю жизнь снимали фильмы о сильных, мятущихся, неуспокоенных личностях. Теперь у вас собственная киношкола в Варшаве. Вы можете объяснить своим ученикам, кто сегодня герой? Вообще проблема героя - она стоит перед вами?

- Если б я знал, кто сегодня герой, я бы уже фильм сделал об этом. Очень сложно ответить себе на этот вопрос. Может быть, само слово неподходящее? Ведь героем в полном смысле этого слова человека делают обстоятельства. Объективно существует время героическое, как время войны, и не героическое... Я формулирую проблему иначе. Кто сегодня должен быть темой фильма? Вот вопрос, который я все время себе задаю. И не могу на него ответить.

ЮНОСТЬ

- ...Знаете, когда-то я декларировал, что центральной темой моего творчества является смерть. Потому что смерть - это ситуация, которая переводит происходящее в принципиально иное измерение... Я очень рано созрел. В 15 лет был абсолютно взрослым человеком, способным принимать решения за себя и других. В 30 лет меня уже называли "старым классиком". Я даже не могу сказать, что с того времени сделал какие-то кардинальные открытия в плане познания человека. Думаю, что самым большим потрясением за последние годы явился для меня, как ни странно, мой политический опыт. Видите ли, мы все когда-то верили, что переход от коммунизма к той системе, в которой мы сейчас живем, будет проходить легче и быстрее. Я, к примеру, был абсолютно убежден, что в Польше гораздо больше инициативных и энергичных людей. К моему изумлению, выяснилось, что огромная часть общества с радостью готова пожизненно находиться на нищенском содержании у государства. Или, например, мне казалось, что популистские националистические движения не найдут в Польше никакой поддержки, потому что Польша создала такое прекрасное неэгоистичное движение, как "Солидарность". Я думал, мы уже не вернемся к тому, что очевидно хуже. Оказалось, возвращаемся с легкостью.

- Получается, вы очень счастливый человек, ибо избежали весьма болезненного этапа утраты иллюзий.

- К сожалению, война мгновенно лишает тебя иллюзий: я в 15 лет ушел в повстанческую армию. Я был сформирован войной и принципом "стыдно оставаться в стороне". Спустя годы многие удивлялись моему согласию стать сенатором. Но я четко знал, почему стал политиком. Я стал политиком потому, что в результате круглого стола "Солидарность", в которой я активно работал, не получила достаточного количества мандатов в парламент. А мы стремились занять большинство, чтобы быстро провести экономические реформы. У кого были шансы победить в голосовании просоветского генерала? Только у кого-то, кто был известен. Меня выбрали в моем родном городе, и "Солидарность" заняла все места в парламенте, которые она могла занять. Поэтому мы при первом правительстве Мазовецкого смогли быстро провести экономические реформы. Мы знали, чего добиваемся: мы должны были реализовать программу, разработанную нашими экономистами. Это было, конечно, до некоторой степени жестоко, потому что курс был очень жестким, повсеместным и целенаправленным. Зато мы сразу ввели нормальную систему экономики: заработал частный сектор, пришли деньги извне. Это то, чего, увы, не случилось в России. Россия, как мне представляется, изменилась только в больших городах. Впрочем, у вас были колхозы, и это принципиальное воздействие на организм.

- А вы, в принципе, поддерживаете точку зрения, что какая бы то ни было политическая система может искалечить человека? Потому что я думаю, что душу совсем другие вещи сохраняют или коверкают.

- Я понимаю, о чем вы, К сожалению, религия не всегда означает духовность. Потому что церковь - это тоже организация. Другое дело, что в Польше это очень могущественная организация. Когда в 80-е годы у нас было объявлено военное положение, и я хотел поставить пьесу, которую запрещено было ставить, я смело обратился в церковь, и она дала нам приют, поскольку была абсолютно независима. Головной офис государства находился в Москве, а головной офис церкви - в Риме. В результате мы с успехом поставили спектакль в церкви, и государство ничего не смогло сделать, ибо церковь была экстерриториальна. Она не принимала марксистской философии и потому поддерживала всех, кто боролся с системой. При этом церковь в Польше никогда не представляла государство, в отличие от православия. С моей точки зрения, это очевидная слабость православия. Царь не может быть главой церкви.

- Но это соображение скорее относится к слабости монархического государства, потому что во всех монархиях царь или король признается помазанником Божьим и главой церкви. Хотя бы для констатации факта, что никакая земная власть не достается человеку без Божьего промысла.

- Хм. Но получается, что не церковь создает монарха. Но монарх при этом стоит во главе церкви... И как это совместить? По-моему, это плохая идея. Смотрите: католицизм никогда не был у нас государственной религией, несмотря на то, что большинство поляков католики. И я считаю это очень разумным, ибо именно это позволило церкви сохранить свой безусловный авторитет.

- Получается, вас можно охарактеризовать как человека католических идей.

- Во всяком случае, я человек католических корней и христианского миропонимания.

ЮНОСТЬ НАВСЕГДА

- Пан Анджей, вам близки строки про счастливца, посетившего мир "в его минуты роковые"?

- Сложно сказать, кончились ли эти роковые минуты, вот в чем штука... К примеру, нам с вами кажется, что мы сейчас живем очень хорошо. И я искренне так думаю. Но при этом у нас нет никакой гарантии. Сегодня постоянно происходят события, которых никто не мог предвидеть. Ну, кто мог подумать, что на Нью-Йорк могут так напасть? Никому это даже в голову не приходило всерьез. Кто мог предположить, что война в Израиле будет усиливаться? Когда все были уверены, что проблемы решены, что нащупывается некий мирный вариант развития событий. Да, дома я могу в определенной степени считать себя защищенным. Но у меня нет никакой уверенности в отношении того, что вокруг!.. Поэтому я очень доволен, что мы вступили в НАТО и присоединились к Европе. Другое дело, что при этом большая часть общества готова голосовать за политиков, которым место только в психиатрической больнице.

- По-вашему, история ничему не учит?

- История ничего не гарантирует. К несчастью, количество умных людей во все времена остается предельно малым.

- Ну, хорошо. История не учит. А кино? Искусство вообще?

- Искусство спасает, но не учит. Это довольно точная формулировка. Что касается кино, то оно, увы, стареет быстрее других. Знаете, в молодости меня приводила в ужас мысль о том, что у нашей работы нет никаких шансов сохраниться во времени. Что через несколько столетий люди будут читать стихи поэтов, печатающихся крохотными тиражами, а наши фильмы забудутся... Теперь, конечно, появились новые носители, на которых информация может храниться значительно дольше. Но и я стал более философски смотреть на проблему. С возрастом поневоле смиряешься с мыслью, что тебе не удалось изменить мир. Сначала ты удивляешься, потом перестаешь стыдиться, а потом, к собственному удивлению, радуешься, что все осталось так, как в первый день творенья.

Мария ВАРДЕНГА
«Домовой» №7-8, 2004