Н.В.Гоголь

ШИНЕЛЬ

Акакиевич, который живет в шинели

Марина Неелова сменила не только имидж, но и пол, и в роли Акакия Башмачкина обновила "Другую сцену" театра "Современник" моноспектаклем "Шинель".

В "Современнике" состоялось сразу две премьеры. Сначала открылась "Другая" сцена - новое суперсовременное пространство на 350 мест, с игровой площадкой, способной трансформироваться в подиум и цирковую арену, со зрительским фойе, в котором на стены проецируется все, что происходит на Чистопрудном бульваре, и которое при режиссерском желании само может стать сценой. Открывая новую площадку, Галина Волчек сказала: "Здесь будут экспериментальные и радикальные проекты".

Уже через день на "Другой" сцене сыграли первый радикальный проект - "Шинель" - моноспектакль Марины Нееловой, поставленный Валерием Фокиным.

Неелова играет Башмачкина. Ее преображение невероятно и радикально - страшненькое, маленькое существо лет под девяносто, со слежавшимися лохмами, кривенькими ножками и полными детского страха глазами. Моль, да и только. Шинель - ее дом. Маленький гоголевский чиновник в исполнении Марины Нееловой так крохотен, что шинельный воротник становится для него крышей, фалды - дверцами, рукава - окнами. Человечек уютно устраивается внутри и с опаской вылезает наружу. Когда этот дом вдруг рвется по швам - это истинная трагедия.

Фокин нашел лаконичную и емкую метафору: шинель - это мир, потеряв его, всякое существо гибнет. За 60 минут спектакля Марина Неелова сыграла все: и тихое счастье уютного существования, и осознание ветхости своего дома-шинели, и ужас от необходимости сооружать новый, и нищету, и любовь. Любовь самую настоящую: от первых неловких прикосновений к роскошному сукну новой шинели, до кокетливых капризов и нежного падания в ее широкие объятья.

Валерий Фокин отставил от текста Гоголя всего несколько фраз, его "Шинель" - это почти пантомима, спектакль на две трети состоит из междометий.

Даже те немногие монологи, которые произносит Марина Неелова, растянуты, разложены фонетически, превращены в бурчание, невнятную сбивчивую речь про себя, в диктовку себе под нос. "М-и-л-о-сти-вый го-су-да-а-арь", - тянет Башмачкин, скрипит перо, сыпется снег, "жж-ж-ж" тарахтит швейная машинка. Тот, кто вертит эту адскую машинерию, велик и огромен, зрителям, как и Башмачкину, видна лишь его грозная пятка, монотонно жмущая на швейную педаль и слышен безжалостный приговор: "Старую шинель поправить никак невозможно, надо шить новую".

Фокин использовал самые оригинальные возможности "Другой" сцены - у него в спектакле играют тени. Теневой мир "Шинели" - творение рук Ильи Эпельбаума - лучшего в Москве специалиста по зазеркалью.

Впервые в таком масштабе тени вышли на драматическую сцену, и надо сказать, никакая компьютерная графика не сравнится с ними в выразительности.

Тени в "Шинели" играют потрясающе. Спроецированная на задник сцены швейная машинка сначала кажется колесом кареты, потом перспективой петербургских улиц и, только потом тем, чем является на самом деле. А уж пятку всесильного портного и педаль сразу стоит признать маленькими постановочными шедеврами.

Еще один персонаж Фокина - новая шинель. Фокин ее одушевил. У Гоголя есть нос, разгуливающий по Невскому, у Фокина эти фантасмагорические способности переданы шинели. Как сделан трюк, можно только догадываться, но фокинская шинель по всем законам психологического реализма степенно ступает по сцене, являясь Башмачкину в мечтах, бегает, зябнув на холоде, а на последней примерке нежно принимает его в свои объятья, падает ниц, чтобы прийтись ему, маленькому, впору, обнимает рукавами, нежничает воротом.

Лав-стори, да и только.

Сердце сжимается, когда шинель, долгожданную, горячо любимую, уже подарившую некоторые надежды на долгое совместное счастье, у приосанившегося, расплывающегося от радости Башмачкина отбирают бойкие подвыпившие тени. Сердце сжимается и еще через несколько мгновений. Когда Марина Неелова играет смерть. Башмачкин умирает не сразу, он делает попытку спасти любимицу, идет к "милостивому государю" с прошением, но тут его тягучее, запинающееся на каждой гласной красноречие - результат долголетних диктовок - подводит. Начальство хлопает дверью. И вот тут наступает конец - долгий тонкий птичий вскрик и рука, утопающая в груде ветоши, той самой, что осталась от старой шинели.

Аплодировать после всего этого как-то даже совестно.

Хотя отточенный до последнего растрепанного волоска фантастический реализм Фокина и Нееловой заслуживает самых восторженных оваций. Если такого уровня предполагаются эксперименты на "Другой" сцене "Современника", то она, очевидно, заслуживает пристального внимания.

Евгений ПОЛИВАНОВ
"Газета.Ru", 6 октября 2004