А.П.Чехов

ТРИ СЕСТРЫ

Версия для печати

Двадцать лет спустя

«Три сестры» в «Современнике»

Контекст 1982 года, в котором появились «Три сестры» в постановке Галины Волчек, был очень мощным. На сводной афише театров рядом со спектаклем «Современника» значились также премьерные «Три сестры» Ю.П. Любимова на Таганке и А.В. Эфроса на Малой Бронной. Сегодня возобновленный «Современником» спектакль воспринимается разве что в сопоставлении с собою же двадцатилетней давности. Нынешняя постановка, мало что поменявшая в характере мизансцен, сильно выиграла, на наш взгляд, в чуткости воспроизведения чеховской атмосферы. Отказавшись от искусственного надумывания концепции, режиссер сосредоточилась на течении самой жизни у Чехова, на ее способности «заглушать» человека и его неумелом сопротивлении этому.

Приятная особенность последних театральных сезонов - доверие молодым актерским силам: не степенный муж, но отличающийся мальчишеством Чацкий; не жеманная и искушенная дама, но по-юношески ненасытно честолюбивая Марина Мнишек. То же - с сестрами Прозоровыми. «Надо жить», - с ужасом выговоренное двадцати-, тридцатилетними актрисами, звучит неизмеримо страшнее тех же слов в устах их старших коллег.

Ольга (Ольга Дроздова), Маша (Ирина Сенотова), Ирина (Чулпан Хаматова) молоды, обаятельны, дружны - верится, что родные люди, - но и очень хрупки, одиноки, выставлены на потеху ветрам судьбы. Не случайно несколько раз повторена в спектакле чуть картинная мизансцена: три женские фигуры, тесно приникнув, застыли в сумраке на неуютном, перекинувшемся через всю сцену мосту (над домом Прозоровых) среди завывания непогоды. Был еще у них любимый брат Андрей (Иван Волков), но, связав свою судьбу с женщиной нетонкой и властолюбивой, и сам не заметил, как отдалился.

При отнюдь не пессимистическом тоне спектакля, в котором совсем нет натужного надрыва, драма каждого (как это ни банально звучит) не завуалирована, а подчеркнута. Горечь проступает за пастельными тонами костюмов, просачивается сквозь светлое убранство гостиной с белым роялем и жизнеутверждающими букетами цветов (художники Вячеслав Зайцев и Петр Кириллов), вплетается в праздничное веселье угрожающе-унылым звуком вертящегося волчка, который Маша в испуге останавливает.

Несчастлива Ирина, чье отчаянное разочарование работой на телеграфе, истошная ночная истерика с попыткой выброситься с моста - жизнь проходит мимо! - и ужас от убийства человека (дело не только в том, что жениха) сыграны актрисой гораздо убедительнее и точнее, нежели беспечные монологи и ребячливые шалости первого акта. Взросление и мужественная решимость столь очевидны, что Ирина, кажется, единственная способна преодолеть общую инертность (только разговоры о переезде в родной город, но никакого действия) и после учительства в глуши «рвануть» в вожделенную Москву.

Привычно несчастлива Маша, тянущаяся к несбыточному; из-за вынужденного расставания с Вершининым не успевшая в нем разочароваться и снова, как когда-то о муже, понять: «Он самый добрый, но не самый умный». На сторонний, не Машин взгляд, Вершинин Сергея Юшкевича обыкновенен и приземлен, философствует и фантазирует по-строевому бесстрастно, вымученно, без вдохновения. Его-то жизнь давно уже заглушила. Но от последнего стремительного и исступленного пробега Маши навстречу прощальным объятиям Вершинин в первый раз за спектакль обретает несомненный человеческий масштаб.

На пределе опустошения в финале и иссушенная вечными заботами Ольга, чья трагедия в лишенности даже расставания. О Тузенбахе в исполнении Ильи Древнова говорить трудно, поскольку здесь молодость исполнителя пошла не на пользу роли: поверхностное мальчишество заслонило многогранность чеховского образа.

Есть в спектакле и еще два отмеченных трагизмом персонажа, далеко не всегда видевшихся режиссерам таковыми. Военный доктор, давний постоялец Прозоровых Чебутыкин, превратившийся за годы в безвольного приживала, и штабс-капитан Соленый, мучительно смущающийся в обществе по поводу и без оного. Валентин Никулин демонстрирует на протяжении спектакля три лика Чебутыкина. Добряк, явившийся с нелепым самоваром поздравить любимицу Ирину с именинами; не первый день пребывающий в запое раздраженный старик, отрешенно утирающий лицо мятой газетой, размазывая на нем копоть от пожара; подтянутый и язвительный свидетель дуэли. Ужас его положения в том, что хотел быть нужным, любимым, своим - не вышло, вот и вынужден заговаривать свербящую душевную муку: «Решительно все равно», «Все равно! Все равно!», хотя расставание с домом Прозоровых, очень возможно, его погубит. Чебутыкин, кажется, это предвидит.

Открытие постановки - Михаил Ефремов в роли Соленого. Мало кто мог предположить, что этот актер способен так трагически играть уязвимость и боль. Неуклюжий, горячащийся от смущения Соленый, произнеся очередную претенциозную и оскорбительную сентенцию срывающимся к концу фразы голосом, растерянно оглядывается по сторонам и тут же «стушевывается», в прямом смысле слова отступая на задний план. Скрывшись от людских взоров за роялем, закуривает и теряется в клубах дыма. Его вздорные придирки к окружающим - от незнания, куда себя девать; яростная склока с Чебутыкиным о черемше и чехартме - от болезненно-агрессивного стремления настоять на своем. Отталкивающе жалок Соленый в минуты любовного признания Ирине: на коленях, почти на четвереньках, нелепо распластавшись и забыв о сдержанности... Вдруг опомнился, отряхнулся, прогнал наваждение и вынес убийственный приговор сопернику. Дуэль должна стать реваншем, иного выхода нет; в ее преддверии Соленый впервые чувствует себя не смешным, но романтически-роковым. И это по-настоящему страшно.

После современниковских «Трех сестер» долго не можешь отрешиться от пьесы, которую знаешь почти наизусть. Уходят военные, уходят штатские, опошляется и затихает жизнь там, где еще совсем недавно она билась так пронзительно и гулко.

Мария Хализева
Литературная газета, 21-27 февраля 2001 года.