Ф.М.Достоевский

БЕСЫ

Бес имитации

Анджеи Вайда поставил в "Современнике" великий роман Достоевского

Приехав в Россию и инсценировав здесь "Бесов", Анджеи Вайда поставил критиков перед мучительным выбором: оценивать спектакль как таковой или же писать о нем, учитывая возраст знаменитого кинорежиссера и его заслуги перед мировой культурой. После некоторых колебаний мы выбираем первый путь. Вайда достоин того, чтобы услышать именно правду, а не лицемерные комплименты и дежурные славословия (пусть ими довольствуются художники иного калибра). Правда в данном случае заключается в следующем: поставить роман Достоевского за шесть недель (а именно столько продолжалась работа над спектаклем) с чужой командой невозможно. Со своей тоже непросто.

У Льва Додина, обратившегося к "Бесам" в начале 90-х, ушло три года на то, чтобы освоить их сложное многоголосие. Артисты постигали эту книгу умом, душой, печенкой, всем своим организмом. Они в буквальном смысле творили ее во время репетиций. Артисты "Современника" не творили и не постигали. Они попытались взять "Бесов", как берут высоту в прыжках с шестом, и даже не сбили планку, а просто не долетели до нее. Для Вайды это уже энное обращение к роману: он ставил его в разных частях света и, как говорится, набил руку. Но умение быстрехонько развести участников спектакля по мизансценам тут мало что решает. Глубины вживания в такие роли даже при наличии таланта не добьешься с наскока.

Во Владиславе Ветрове (Николай Ставрогин) есть то, что прекрасно описывается не имеющим аналога в русском языке английским словом presence. Иными словами, на него интересно смотреть. Но что он играет, понять невозможно. После отлично проведенной первой сцены, сцены исповеди (из-за кулис - сразу вперед, в луч прожектора), кажется, что играет вроде бы человека из подполья. Человека, которому превратиться в "Ивана Царевича" так же сложно, как серому волку - во льва. И этот неожиданный ход мог бы стать решением роли, но не стал. Образ Ставрогина растворяется в мрачной инфернальности, которая вполне пошла бы Германну из "Пиковой дамы", но которая не может исчерпать ужасающую и влюбляющую в себя всех (включая автора) личность центрального героя романа. Верховенский-младший не сыгран вообще. Его просто нет. Есть некий артист (зовут Александр Хованский), произносящий в соответствующих местах соответствующий текст. Игорь Кваша неубедительно пуглив и нервно суетлив в роли Степана Трофимовича. Ольга Дроздова неубедительно страдает в роли Лизы. Склонная к характерности Елена Яковлева в роли Хромоножки без труда поддает гротеска, а Сергей Гармаш, играющий Лебядкина, броско и размашисто рисует образ юродствующего бомжа, но это скорее годящиеся для репетиционной разминки этюды, чем глубоко осмысленные роли. Все прочие персонажи сыграны примерно, приблизительно, часто не сыграны никак. Единственная удача спектакля - совершенно неожиданный Дмитрий Жамойда в роли Кириллова, не сумрачный, а скорее ироничный суицидал, стремительно переходящий от ледяного спокойствия к лихорадочной одержимости.

В молодой российской режиссуре, кстати, ярко заявившей о себе именно на сцене "Современника", отсутствие глубины искупается обычно отменными кунштюками, постановочной изобретательностью, драйвом, наконец. Легковесность тут нередко возведена в принцип. Но Вайда к кунштюкам не склонен. Сценография его спектакля скромна, чтобы не сказать - примитивна (пустой покатый помост да выполненный в традиционных для польского театра грязно-серых тонах задник). Постановочный прием один - наряженные в черные хитоны с капюшонами слуги просцениума суетятся у героев под ногами, унося и принося предметы мебели и реквизита. По свидетельству очевидцев, в краковской постановке Вайды в этих черных слугах просцениума было нечто бесовское, что придавало спектаклю дополнительное напряжение. Здесь они похожи на каких-то пришельцев из голливудского фильма категории В, по неведомой логике ворвавшихся вдруг в пространство романа.

Столь же приблизительно, как будто бы на скорую руку изготовлена и инсценировка "Бесов". В ее основу была положена пьеса Камю, но по ходу дела она обрастала новыми сценами, репликами, персонажами, причем обрастала, как кажется, по простому принципу: вот тут, на 158-й странице, хороший текст, надо бы вставить. Вставили. В многочасовом шедевре Льва Додина метафизика революции отошла на второй план, а на первый вышла сложная диалектика добра и зла, веры и безверия, богоискательства и богоборчества. В спектакле Вайды невозможно выделить ни центральной темы, ни основных силовых линий, ни главного героя, которым у Камю, безусловно, является Ставрогин и которым в давнем фильме самого Вайды стал Шатов. Многоголосие превращается здесь в невнятицу. Диалогичность - в калейдоскопичность. Сдержанное благородство первого акта во втором вырождается в какую-то мелодраматическую вампуку. А разошедшиеся на цитаты фразы Достоевского, задорно выкрикнутые со сцены, вдруг начинают отдавать Михаилом Задорновым, размышляющим над судьбами родины.

Дело, конечно, не только в сжатых сроках. В конце концов, в 1913 году в Художественном театре "Николая Ставрогина" тоже поставили в рекордные сроки (за два с лишним месяца). Но за спиной у "художественников" при этом высилась постановка "Братьев Карамазовых". Артисты "Современника", как и подавляющее большинство артистов московских театров, отвыкли от трудной работы души и кропотливой работы над ролью.

Что, вообще говоря, такое есть бесовство по Достоевскому? Это, помимо прочего, еще и попытка уложить сложную, противоречивую жизнь в прокрустово ложе полюбившихся идей и схем. Для бесов жизнь лишена глубины. Бес может быть страшен, а может - и обаятелен, но он всегда примитивен. Не случайно сложный, вмещающий в себя противоречия Ставрогин эманирует разнообразные "бесовские идеи", но к самим "бесам" все же не причислен. Невольно приходишь к выводу, что наша театральная (только ли театральная?) жизнь сегодня тоже охвачена своеобразным бесовством - нежеланием постигать то или иное явление во всем его объеме, всеобщим и тотальным опопсовением. С горечью понимаешь, как мало у нас за последнее время было подлинных актерских свершений (они ведь, в конце концов, возможны и вне великой режиссуры). Как много халтуры и эксплуатации добытой за пределами театра славы. Как много - неизбежное следствие "попсовизации" - появилось имитаторов глубины и духовности, умело выдающих себя за спасителей культуры. И как много поклонников этого имитаторства.

На премьеру в "Современнике" по обыкновению съехался истеблишмент - популярные телеведущие, известные писатели, примелькавшиеся политики. Ее почтил своим присутствием даже Михаил Горбачев. Вряд ли им всем было ясно: великого режиссера Анджея Вайду на сей раз тоже попутал бес.

Марина ДАВЫДОВА
«Еженедельный журнал» №11, 22-28 марта 2004