Н.В.Гоголь

ШИНЕЛЬ

Homo шинелиус

 Спектаклем Валерия Фокина с Мариной Нееловой в роли Акакия Акакиевича театр "Современник" открыл свою Другую сцену

У "Шинели" судьба всех шумных проектов. Она так оригинально задумана, о ней так много и с удовольствием рассказывали участники, что заранее предвкушаешь нечто необыкновенное.

Поначалу зрелище не только не обманывает, но и превосходит все ожидания: из огромной двухметровой шинели вылупляется маленький лысоватый затылок с пучками седых волос, потом оборачивается сморщенное личико с белесыми подслеповатыми глазками - не Марина Неелова, а торжество актерского перевоплощения, помноженное на шедевр гримерного искусства.
Слышится странная музыка Александра Бакши в изысканном исполнении ансамбля "Сирин", сконструированное Александром Боровским пространство мерцает и переливается всеми оттенками серого, а на подсвеченном экране мелькают зловещие петербуржские тени, придуманные Ильей Эппельбаумом. Словом, лучшие силы современного театра демонстрируют богатство своих возможностей. Никакого разнобоя - все в строгом ансамбле. Прима этого ансамбля - Марина Неелова. Ее внешний рисунок виртуозен, как балетная партия: разработано каждое движение, каждый жест ручки или ножки, каждая модуляция голоса и две отточенные гримаски - умиления и ужаса.
Первые минуты жадно разглядываешь этот удивительный мир, где метет не театральный, а по-настоящему тающий снег, где в шинели обитает человекообразная моль - оживший персонаж гениального мультфильма Норштейна. А потом вдруг наступает равнодушие.
Так бывает в детстве, когда долго и кропотливо обустраиваешь кукольное жилище, добиваясь, чтобы все было "по-настоящему": кукольные вилочки и ложечки, кукольный торшер. И вот, наконец, дом закончен. Удовлетворенно разглядываешь все мелочи и... испытываешь разочарование: что делать с этим мирком дальше, как заставить его ожить?!
Никакого "дальше" Фокин не придумал - видимо, слишком увлекся оттачиванием деталей. Куколка Акакий Акакиевич, покружив по сцене, пропищав несколько фраз, умоляя грозную тень портного починить старую шинель, усаживается на стульчик и засыпает. Прелестные буквочки пляшут по экрану, складываясь в заветное слово "шинель". Но зал устал умиляться и равнодушно взирает, как сама собою является новая шинель, еще величественнее прежней и явно женского рода - сперва кокетливо уворачивается от Акакия Акакиевича, потом милостиво подает ему рукав и царственно впускает в свое уютное нутро.
На лице Нееловой сменяются все те же гримаски, что и вначале. Похоже, режиссер заковал ее в такую жесткую внешнюю партитуру, что зрителю никак не удается почувствовать, происходит ли что-нибудь у ее персонажа внутри. И потому зал подобно Башмачкину погружается в какую-то растительную спячку.
Странно, однако, выходит: когда Акакий Акакиевич, вернувшись от портного, баюкает свою прохудившуюся шинель - ее, "заболевшую", лежащую на сцене мертвым грузом, жалко. А вот когда за экраном зловещие тени отнимают новую шинель, Башмачкин пищит им: "Я брат ваш!", а после, как в гроб, укладывается в прежнюю шинель и, пронзительно взвизгнув, затихает, - испытываешь столько же эмоций, как если бы на твоих глазах прихлопнули моль.
Кто его знает почему, но гоголевская "Шинель" пошутила над Фокиным так же, как над Акакием Акакиевичем: поманила, обольстила и уплыла.

Алла ШЕНДЕРОВА
«Итоги», 12 октября 2004 года