Малая сцена "Современника" вновь окрашена в серо-черные тона. Раскаленная галька, удушающий горячий воздух, едва колышимый огромными черными лопастями трех вентиляторов, да безводное море, дарующее лишь временное облегчение, - вот та среда, в которой разворачиваются события "Постороннего" Альбера Камю.

Определив жанр своего спектакля как "сны в двух частях", режиссер Екатерина Половцева сочинила историю, словно вытканную из отдельных кусочков - то ли снов, то ли видений. Историю о молодом французе (жителе Алжира 30-х годов), под влиянием жаркой душной минуты убившем араба (тот угрожал его другу), арестованном и приговоренном к смертной казни не столько за это непреднамеренное убийство, сколько за то, что "не плакал на похоронах матери". Эпизоды этой тягучей, почти лишенной событий истории следуют один за другим. Мелькают лица людей, встретившихся на пути главного героя, смешиваются между собой, порой сливаются в одно. Ведь всего шесть актеров (а если оставить в стороне Илью Лыкова, сыгравшего центральную роль, - то пять) создают всех персонажей Камю. Создают то пунктирно, то укрупняя, то вылепливая законченный образ, чтобы ближе к финалу, в сцене суда, провести перед зрителем всю галерею своих героев.

Каждый отдельный эпизод спектакля - талантливо изобретателен и филигранен. Каждая отдельная сцена - продумана и символична - словно идеальная живая иллюстрация не самого простого для восприятия текста французского экзистенциализма. Но отсутствие чего-то важного мешает этим разрозненным картинкам, этим точно схваченным наброскам стать единым целым - законченным художественным высказыванием.

Вероятно, так происходит оттого, что второй акт разрушает тонкое и эфемерное состояние акта первого. Он полностью выстраивается вокруг главного героя перед судом, на суде и после него. По сути, все второе действие сосредоточено на одном актере - Илье Лыкове и бесконечных монологах его героя. Лыкова нельзя упрекнуть в поверхностном подходе к роли, но режиссер во втором акте не дала ему ни малейшей опоры. Если в сценах, где возможно взаимодействие с партнерами, его герой жив, то здесь, в длинных экзистенциальных монологах, он остается предоставлен самому себе. И пока проигрывает.

В результате спектакль очевидно распадается на две части: "событийную" и "объясняющую". Пока прочной связки между ними не возникает - потому-то и возникает ощущение некоей недоговоренности и незавершенности. Словно длинная-длинная речь, не успевшая добраться до сути и прерванная на полуслове.

Анастасия ИВАНОВА
"Вечерняя Москва", 12 марта 2013 года