Вишневый сад Галины Волчек

"Театр вернется к своему предназначению: на глазах у зрителей сию минуту будет что-то происходить. Не экшн, не разгадывание метафор, а нечто, наполненное высшим смыслом", - сказала в дни своего юбилея Галина Волчек

Жизнь и судьба Галины Волчек неразрывно связаны с "Современником". И если бы отцы-основатели знали, что больше 30 лет театр будет возглавлять женщина, то, может быть, сразу назвали бы его "Современница". Волчек вышла на сцену в первой постановке "Вечно живых" и блистательно сыграла потом ряд ролей мирового репертуара. К сожалению, в роли главного режиссера Галина Борисовна непростительно равнодушно отнеслась к судьбе актрисы Волчек. Потому молодые зрители могут увидеть ее только в старых кинофильмах. Если бы Волчек-режиссер поставила только "Обыкновенную историю", то одним этим заслужила бы место в истории русского театра ХХ века. Но в последнее время режиссер Галина Волчек взяла паузу. Почему? Об этом руководитель "Современника" рассказала "Итогам".

- Галина Борисовна, в Интернете в некоторые материалы о вас вкралась ошибка: оказывается, вы родились 21 июня 1972 года!

- Это сколько мне лет получается? Забавно, ведь эту дату можно считать своеобразным днем рождения: именно тогда я возглавила театр "Современник". Но я уже давно не слежу за тем, что обо мне пишут. Не столько из-за отсутствия тщеславия, сколько из чувства самосохранения: зачем мне видеть, что кто-то написал про меня гадость? Иногда даже задумываюсь: если они такое говорят при моей жизни, то, что будут говорить потом?

- У вас только что прошел день рождения, а о юбилярах принято говорить только хорошее...

- Важны не слова, а мера искренности. Похвалы в день рождения душу не согревают, гораздо приятнее в какой-нибудь обычный день услышать хорошие слова в аптеке или на улице. Знаете, порой какая-нибудь женщина дарит мне один цветочек, а я вдруг чувствую себя неловко, даже краснею внутри. Думаю: боже мой, я же знаю, сколько это стоит! И обязательно уношу этот цветок домой. А иногда преподносят великолепные, дорогие букеты, но я оставляю их в театре. Почему? Наверное, кожей чувствую неискренность. Если достает силы и здоровья уехать на день рождения - уезжаю. И пусть без меня говорят, что хотят.

- Вам безразлично, что думают о вас окружающие?

- Не стану лукавить, небезразлично. Долгие годы я на свой день рождения устраивала праздник. До тех пор, пока на одном из юбилеев не почувствовала на себе недоброжелательные взгляды со стороны, казалось бы, ближайшего окружения. Люди, числившиеся моими друзьями, позволяли себе обсуждать мои взаимоотношения с труппой. Мне даже необязательно что-то услышать, достаточно просто почувствовать: это входит в мою профессию. Вот я и подумала: неизвестно, сколько еще дней рождения мне осталось, чтобы в этот день ощущать неискренность. Наверное, я максималистка. Кстати, мой максимализм проявляется во всем, даже в том, что я не люблю теплого: пью либо очень холодное, либо очень горячее. Чуть-чуть - это не про меня. Я даже солю всегда много.

- В народе по этому поводу знаете, что говорят?

- Это да! Я влюбляюсь, и необязательно в мужчин. В личность. У меня никогда не было ни коллекции марок, ни статуэток, ничего - но всю жизнь я собирала коллекцию людей. Сегодня она уже миллионная. Именно из нее я черпала все лучшее, значительное, интересное, что мне удалось сделать. Я всех в театре люблю. Но, согласившись быть главным режиссером, я выбрала для себя роль обидчика. Потому что любой руководитель волей-неволей - обидчик. А раз я обидчик, то на мой день рождения могут прийти люди, принести цветы, улыбнуться, но про себя подумать что-то свое. Однако я выбрала такую судьбу и прекрасно понимаю, что должна за этот выбор отвечать. В моем положении есть много прекрасного, но много и сложного, мягко говоря.

- Вы не производите впечатления слабой женщины. Недаром Евгений Евтушенко называет вас не иначе как Волчихой.

- О, это очень большая ошибка так считать! Даже люди, знакомые со мной не одно десятилетие, уверены, что я непрошибаемая... Почему мне так близок Чехов? Потому что у него нет слабых или сильных, хороших или плохих. У него есть слабые-сильные, хорошие-плохие. И я такая же, только мою слабость не каждый увидит, я держу ее при себе. На самом деле я очень ранимая и принимаю обиды близко к сердцу. До сих пор не могу перешагнуть через несправедливость в любом ее виде. Может, это проявление какого-то инфантилизма.

- То есть ваше ощущение жизни с возрастом не меняется?

- Я совершенно не ощущаю свой возраст. Не изменились ни мой темперамент, ни мой интерес к жизни и к тому, что происходит вокруг. Я не люблю вспоминать, потому что это не активный глагол. Скорее люблю мечтать о будущем. Евгений Евтушенко на своем юбилее сказал: "У меня в душе нет ни одного седого волоса". Это замечательно, я это тоже ощущаю! И борюсь не с возрастом, а с тем, чтобы не быть немощной, насколько возможно, сохранить здоровье. Если в моей душе и есть седина, то не от возраста. Ведь известно, что человек седеет от стрессов. А стрессов в моей жизни было предостаточно!

- Вы согласны с тем, что жизнь женщины - это постоянная борьба за молодость?

- Еще Анна Маньяни говорила, что каждая ее морщина - это богатство. Я ее понимаю и уважаю. Но также уважаю и Софи Лорен, сделавшую не одну пластическую операцию и до сих пор являющуюся символом красоты. Знаете, больше всего в жизни я ценю естество, индивидуальность. Если женщина не становится куклой, картинкой, а продолжает быть живой, интересной - почему нет? Но превращать молодость в самоцель, подчинить свою жизнь страху перед морщинками - не знаю. Может, мои слова не что иное, как проявление инстинкта самосохранения? Ведь лучшая защита - нападение, мне-то пластическую операцию не позволит сделать здоровье.

- Что это мы все о грустном. Были моменты в жизни, когда вы ощущали себя абсолютно счастливой?

- Если начинаю вспоминать свои счастливые моменты, то понимаю, что не умела и не умею удержать их надолго. Ведь человек всегда бежит, летит за ощущением гармонии. И только ему кажется, что он ее ощутил, как она улетучивается. Но ощущения абсолютного счастья в моей жизни бывали. Рождение сына. Утро после премьеры в Хьюстоне, куда меня, первого советского режиссера, пригласили на постановку. В то утро я поняла, что такое победа. Или Бродвей. Издерганная нашей критикой, столько лет пытавшейся меня уничтожить, доказать, что я бездарь и загубила "Современник", я приехала в Америку. И, несмотря на великолепный прием нашего спектакля, ждала рецензий. Мне все говорили: "Да ты что! Все же замечательно, нам так аплодировали!" Но я знала законы театральной психологии: об успехе постановки можно говорить только после утренней рецензии в "Нью-Йорк таймс". Эта статья как светофор - либо зеленый, либо красный. Когда вышла положительная рецензия, я расплакалась. Расплакалась от счастья.

- От чего вы бываете счастливы сегодня?

- Чем дальше по жизни идешь, тем все больше сужается пространство, на котором можно ощутить счастье. От чего сегодня я могу ощутить эту гармонию? Теоретически - от рождения внука или внучки. Еще бываю счастлива, когда что-то хорошее происходит в жизни моих артистов. Но чаще мне грустно. Смотрю на выпускников театральных вузов и чувствую горечь от того, что иногда не вижу ни одного человека с лампочкой внутри. Порой бывают такими целые курсы. И я думаю: зачем их обманули? Держали четыре года, они надеялись, что станут артистами, звездами. А на самом деле они никогда ими не будут! И те, кто их отбирал, знали это. Но когда я вижу эту лампочку, могу от счастья прыгать до потолка.

- Над чем вы сейчас работаете?

- У меня сейчас кризис. Как и у театра вообще. Правда, театр в кризисе уже глубоко, а я только на пути к черной полосе. Я не знаю, за что браться, что сейчас может быть интересно. Мне хочется уйти подальше от быта, от социальной обусловленности, катапультировать зрителя из его кресел в новый мир. Может быть, стоит поработать над какой-нибудь мифологической историей или даже взять за основу сказку, пусть самую примитивную. Не знаю.

- На ваш взгляд, какое место сегодня занимает театр?

- Никакого! С точки зрения места, которое способен занимать театр, - никакого. Сегодня он лишь одно из развлечений. С тех пор как в 16 лет попала в студию, я живу под аккомпанемент слов о театральном кризисе. Но его никогда не было. Это вам говорю я, человек, проживший в театре длинную жизнь. А вот сегодня кризис действительно наступил, причем очень глубокий. То, что сейчас происходит, - агонистические судороги удач или неудач. Театр гибнет.

- В чем же это выражается?

- Во всем! В отношении к театру, в количестве вранья вокруг него. Антрепризы испортили зрителю вкус, растлили мозги. Только не подумайте, что я против антрепризы как таковой. Я против того, что ею стали пользоваться как инструментом для уничтожения репертуарного театра.

- О какой гибели театра может идти речь, когда даже статистика посещаемости театров растет?!

- Ну конечно! Только не за счет подлинного искусства.

- Даже в "Современнике", где вообще не бывает пустых мест?

- Сегодня искусство умерло. Потому что больше нет потребителей искусства. Как я уже сказала, людям испортили вкус, лишили нюха, переориентировали на моду. Недавно разговаривала со своей подругой Таней Тарасовой, одним из самых талантливых людей, повстречавшихся мне в жизни. И Таня, воспитавшая нескольких олимпийских чемпионов, сказала мне, что больше не хочет этим заниматься. Я удивилась: "Да ты что! Твои спортсмены не дадут тебе этого сделать!" И она мне ответила: "Сейчас ведь не модно тренироваться у меня". Я была в шоке от ее слов. Но потом подумала: чего удивляюсь? А со мной не модно репетировать. Давно существует мнение, что "Современник" - немодный театр. При этом те, кто много лет подряд внушал артистам, что я бездарна, не думали, что тем самым разрушали наш театр. Вы только представьте, каково актеру слышать: "Вы замечательный артист, как вы можете работать с таким ужасным режиссером?" А в то же время другим режиссерам, еще даже не доказавшим свою жизнеспособность, пришивают крылья. Так растлеваются и артисты, и режиссеры.

- С этими разобрались, а что у нас с драматургами?

- Среди них есть талантливые. Но пока они занимаются исключительно самовыражением. Главное, чем заняты их головы, - как не стать похожими на Иванова, Петрова, Сидорова, даже если те были революционерами в драматургии. Но современный автор появится, как появился в свое время Вампилов, не только сформулировавший свое мнение, но открывший новый психотип.

- А почему "Современник" никогда не участвует в громких фестивалях и вообще не живет общей жизнью с Союзом театральных деятелей?

- Я определенным образом оцениваю работу СТД по разрушению жизни театра и моей лично. Так что, пока представляю свой театр, не могу участвовать в том, во что не верю, что считаю нечестным и не близким мне. Я не верю в то, что все эти фестивали отражают борьбу мнений. Все это борьба мотивов.

- Мрачная картина. Значит, стоите на том, что театр в агонии?

- Если он еще не умер, то умрет обязательно. Во всяком случае, в том понимании, в котором он всегда существовал для меня. Будет такая высохшая пустыня. Но потом, я верю в силу разума и искусства, родится новый театр. Я думаю, он будет сильно отличаться от прежнего. Но все равно будет невозможен без человека в центре, без людских отношений, без катаклизмов, выраженных в драматургии. Театр вернется к своему предназначению: на глазах у зрителей сию минуту будет что-то происходить. Не экшн, не разгадывание метафор, а нечто, наполненное высшим смыслом.

- То есть останется-таки место вишневому саду, который вы как-то определили формой гуманистической культуры?

- Для меня "Вишневый сад" - трагедия. Мой спектакль - о закономерности ухода целого типа людей, которым не место в новой жизни. Поэтому в финале герои уходят как на смерть, растворяются в небытие. В Америке после нашего спектакля вышла рецензия, призывающая: придите и соберите свои вишни, мы свои уже вырубили. Надеюсь, наши вишни еще не вырублены под корень. Я в это верю.