Не одинокая Волчек

Галине Борисовне Волчек — 80 лет. 57 из них связаны с «Современником». Когда-то оказавшись у руля молодого театра, Волчек впоследствии так и не научилась ностальгировать о прошлом, сочинять мемуары — на это нет времени. Она немногословна, но ее стоит послушать.

Режиссура   

Я не думала, что буду режиссером. Но когда сейчас анализирую свою жизнь с юности… У меня была соседка, училась во ВГИКе на одном курсе с Нонной Мордюковой. Я намного их моложе была, еще в школу ходила. Для меня они были небожителями. Особенно Нонна — я чувствовала в ней природу, которой не было у других. Однажды вечером они позвали меня к себе. «Придет парень, в которого я влюблена, — сказала одна из них, — я хочу, чтоб ты понаблюдала, потом мне расскажешь». Представляете? Сопле двенадцатилетней они такое задание дают. Видимо, у них интуиция была, что я к подобному разбору готова…

Актерство

Актриса… Что я такого сыграла? Маленькие роли, уж не говорю в кино, где играла каких-то полумонстров, меня это никак не увлекало. Но когда Ефремов меня однажды позвал и говорит: «Галя, ты не расстраивайся, это ничего не означает, так будет удобнее для нас — мы тебя переводим из актерского состава в режиссерский», я так заплакала! Было жутко расставаться с тем, что я себе «прописала» с детства. А потом оказалось, зря «прописала».

«Игра в джин»  

Я искала пьесу не очень сентиментальную, старомодную — про людей, которым, может быть, скоро уходить. И вспомнила «Джин гейм». В 1979 году в Нью-Йорке ее играли два замечательных артиста, и я восхитилась тем, что увидела. Относительно всего, что мне показали тогда в Америке, я думала: если бы Станиславский проснулся и посмотрел, он бы в ужасе захлопнул крышку гроба. И только один раз он бы улыбнулся и постарался привстать — это был спектакль «Джин гейм».

Пьесу мне подарили артисты — там, в Нью-Йорке — вместе с правами. По дороге в самолете подумала: а зачем она мне? Не было ни одного артиста в нашем театре, подходящего по возрасту. И я ее с большим удовольствием передарила своему любимейшему режиссеру — Георгию Александровичу Товстоногову. Пьеса ставилась не раз, но я ее на сцене никогда не видела.  

И тут пришла мне такая мысль: Валентин Гафт давно ничего не играл, я уже не говорю про Лию Ахеджакову, которую тоже люблю очень как артистку…     

…Когда я перечитала пьесу, поняла: в этом виде она мне сегодня не интересна. И финал, который я придумала сразу, — он осмысленный и единственно возможный. Трагический и в то же время с выходом куда-то, куда мы все стремимся и представляем себе — каждый по-разному. Я вижу, как люди борются за жизнь даже тогда, когда все им сигналит про другое.

Мир вокруг  

На человека творческой профессии влияет все. И пожар в доме престарелых, и наводнение, и любой катаклизм, который случается в мире. Я, например, не могу не смотреть новости. Говорят: зачем, вы ведь и так устаете? Но как человек творческой профессии может не знать, среди чего он живет, как эта жизнь происходит? Где он тогда будет подпитку находить? В чем? В тусовках, что ли? 

Смысл жизни

Думаю, ценность в том, чтобы отдавать себя людям, в том, в чем ты хорош и можешь себя отдать. Наверное, в этом главное.

Критика

Очень много тех, кто пытается планомерно губить театр. 

Мне рассказывали однажды, как топовые модельеры мира устанавливают модный цвет. Созваниваются 4-5 ведущих художника: что-то у нас давно не было зеленого. Давайте-ка вспомним об этом. И вдруг все витрины становятся зелеными. Или оранжевыми, или синими. Вот эти наши новые критики, модельеры от театра — они даже не созваниваются, они прямо через какие-то антенны друг друга улавливают — и губят театр на корню. Слава Богу, я не в этой тусовке — вы меня никогда не увидите ни на вручении театральной премии, ни на фестивале.

Я не злопамятна, но память у меня хорошая. Добро помню и никогда его не забываю. Но и бесовство в адрес нашего театра я тоже помню. 

Чувство долга

Неадекватное для нормального человека. Я себя за это и корю, и уважаю. И еще очень важным считаю быть благодарной. 

Одиночество

Не считаю себя одинокой. Анекдотический пример приведу. Кира Прошутинская просит меня: давайте снимем передачу, называется «Жена». Я говорю: Кирочка, не хочу отказывать, но скажите, чью жену я должна играть? У меня не один муж был, и давно это было. Она говорит: вы должны сыграть жену театра «Современник». Я: а, ну это, конечно, с удовольствием. 

Молодые  

Радует молодежь. Я на нее очень много времени и сил потратила. У меня была идея фикс, всегда, с тех пор, как я сама была молодая и села на этот стул. Уже тогда думала — надо молодежь привлекать, искать кого-то рядом — не только опираться на нашу маленькую группу, которая шла с Ефремовым от первого шага. Я помню первый мой выход на «охоту» — я пошла в Щукинское училище на дипломный спектакль и сразу группу взяла: Фокин, Богатырев, Райкин... Ощущала необходимость, чтобы кровь все время обновлялась. А уже когда мы постарели, я понимала, что смена поколений — это очень болезненное дело и надо, чтобы она произошла наиболее для театра полезно. Я много раз говорила и не устану повторять, пока жива: эстафету надо передавать не тогда, когда уже ноги не ходят и эстафета в руках не держится, а когда внутри еще есть энергия, когда ты можешь, если не бежать, то идти. Взаимный обмен энергиями — как раз то, что необходимо для жизни театра.

В молодых режиссерах хотела бы воспитать интерес к человеку. Потому что это самое интересное — что каждый из нас являет собой и как мы соотносимся в этом мире.

Про бабушку и Лондон 

Я летела в Лондон «по разнарядке», первый раз в капстрану. В самолете на первом ряду, возле которого все спотыкались, вижу неправдоподобное зрелище. Сидит бабушка. Пол-лица платком завязано, в тулупе потертом, бывшем бархатном. И рядом с ней — почему спотыкались люди — стоит фанерный чемодан, перевязанный веревкой. Кто это, почему, откуда, зачем здесь? Я человека, который с ней рядом сидел, попросила поменяться со мной местами на полчаса — мол, хочу с бабушкой посидеть. Сразу поняла, что она плохо видит. И слышит. Она смотрит на меня и говорит:

— Дочк! Он долго так выть-то будет? Самолет.
Я говорю: 
— Бабушка, Вы откуда? 
— С Западной Украины.
— А куда едете? 
— К Нинке!
— А кто это? 
— Дочка моя. Ее угнали немцы, и Витька, сын мой, искал через Красный крест. И Нинка вот только щас нашлася. И я к ней…
— А где она живет? 
— Вот куды мы летим, не в ём, а рядом.
— Адрес-то есть у Вас? 
— Есть, у меня все тута, в чулке.
— А кто Ваша дочка? Она работает? Замужем? Как ее фамилия? 
— Какая фамилия? Тама написано на этом… Нинка и Нинка. Не наша — их, вот что говорят не на нашем.
— Бабушка, что ты чемодан-то в проходе держишь, что у тебя там? 
— Там Витька купил Нинке крепдешин на платье и шоколадку детям. И мужику ее поллитру.
— А муж у нее кто? 
— Ну кто — у его своя, ма-ну-фак-ту-ра.
А она-то ей крепдешин везет и ему — поллитру…  
Выходим, в аэропорту никакой Нинки, конечно, нет. Я говорю: бабку не оставлю. Дала ей валидол — соси, бабушка, как конфетку. Сейчас поедем с нами в гостиницу, там обед будет.
— А Нинка-то где? Нинка?!  
Позвонили в посольство. Там сразу отреагировали — через двадцать минут прислали машину. Водитель посольский видит бабкин фанерный чемодан, говорит: дай, я хоть в багажник его поставлю, а то всю машину испортишь. «Нет!» — кричит бабка, обняла чемодан и не отдает. Я ее сажаю сзади, чемодан она ставит на колени, водитель ругается. Наконец, машина трогается. И только несколько метров проехала, резко останавливается. Я испуганно подбегаю. Водитель машет, орет, бабка открывает дверь, развязывает веревку, лезет в чемодан, берет шоколадку, отламывает половину, дает мне и говорит:
— Дочка, спасибо! Ешь.
И водитель, почти под матерные слова, закрывает дверь и увозит ее… 
Их было много — подобных бабушек, и тетенек, и дяденек, и все они мне не просто интересны, а это моя самая главная жизненная коллекция, из которой я много чего почерпнула. 

Любовь 

Что такое любовь? Очень многие пытались ответить на этот вопрос. Получалось либо однозначно, либо неверно. Если сузить ответ, то, наверное, это невозможность жить или обходиться без объекта своих чувств. Не важно — мужчина, женщина, животное... Но я в этом смысле ужасная: я исключительно за взаимную любовь. Могу нормально относиться к человеку, но любить без взаимности — не могу, чего бы это ни касалось. 

Футбол 

Люблю футбол, так случилось. Мне интересно командное мышление, которое есть в футболе. И в театре тоже. Совершенно разные вещи, конечно. Но, какой бы гениальный ни был футболист, если ему не дадут правильный пас, он не забьет… Если у меня есть выбор: посмотреть футбол или художественный фильм, я посмотрю футбол. Болею за «Спартак». У меня даже майка есть с надписью «Спартак». 

Слезы

Меня теперь труднее очаровать, чем прежде. И заставить заплакать от страшного, плохого… Сейчас я легко могу заплакать только от чего-то радостного.

Мечты

У меня не все мечты сбылись. Например, очень хотелось иметь внуков. Бог не дал... Но во всем остальном я считаю себя счастливым человеком. Вы понимаете, что это такое, когда трудовая книжка лежит в одном месте всю жизнь? Счастье, безусловно. Ну и вообще — жизнь у меня счастливая.