Приговоренная руководить

Многолетнее и, безусловно, успешное пребывание Галины Волчек в исключительно мужской должности главного режиссера театра, да еще во времена ухода великих режиссеров прошлого, - факт вопиющие неординарный. И потому многих неприятно задевающий…

—  Однажды у Вас вырвалось признание о том, что пришлось много страдать в жизни «от зависти, рядившейся в разные одежды, порой самые интриганские и гадкие»…Как вести себя в таких ситуациях? Что особенно важно?

—  Надо удержаться в рамках тех нравственных, человеческих позиций, которые ты исповедуешь. Надеюсь, что моя жизнь и отношение к делу никогда не зависели ни от кого и ни от чего. Конечно, все мы в какой-то степени зависим от Господа Бога, от погоды и от своего здоровья. Но я имею в виду независимость от политики и конъюнктуры. Жила, стараясь оставаться честным и принципиальным человеком. И моя память о том важном и существенном, что было в жизни, выражается не в сохранении какого-то амулета, не в проникновенных словах, а в делах. Память о моем учителе Олеге Николаевиче Ефремове – в отношении к его сыну Мише. Очень болезненно воспринимаю все, что касается его имени, радуюсь за него, когда есть повод обрадоваться, печалюсь…

—  Прошло больше тридцати лет с тех пор, как Вы возглавили театр «Современник». Принять такую ответственность наверняка было непросто?

—  Всяких сложностей в моей жизни хватало… Когда Олег Николаевич, очень близкий мне человек, учитель и друг, ушел в другой театр, наши отношения на какое-то время даже прекратились. Вот так сложилось…А если честно, то через два года после ухода Ефремова, в 1972 году, на собрании труппы меня просто уговорили стать главным режиссером. Точнее – приговорили. Я очень сомневалась, не хотела, будто наперед знала все сложности, которые меня ожидали. Но понимала, что выхода-то нет – никакая коллегия руководить театром не сможет.

—  Говорят, что между женщинами настоящая дружба – большая редкость, но Вы дружите с Алисой Фрейндлих, с Мариной Нееловой, играющей в «Современнике» многие главные роли. Вы делаете спектакли специально для нее?

—  Нет, никогда не ставлю спектакль на кого-то. Работаю на идею, на волнующую меня проблему. Но, разумеется, думаю об актерах, иначе и быть не может. Конечно, у любого режиссера есть «свои» артисты, способные наиболее полно понять и выразить его идеи. Но все актеры театра – мои дети. Сначала «моей» актрисой была Марина, потом к ней прибавилась Лена Яковлева, Чулпан Хаматова. К счастью, у меня много моих замечательных артисток: и Лия Ахеджакова, и Оля Дроздова.

С Мариной Нееловой у нас особые отношения, дружим многие годы. И семья Марины – близкие и родные мне люди, особенно ее дочь Ника, удивительная, очень одаренная девочка. Она дизайнер редкого таланта. В семнадцать лет уже учится в университете. А Марина занята в театре, как и прежде, хотя муж служит сейчас послом в Нидерландах.

—  Как Вы чувствовали себя в Америке, когда ставили там спектакли еще в советские времена?

—  Даже сегодня преследования папарацци кажутся детским лепетом по сравнению с тем, что я испытала и пережила тогда. Мне разве что во внутренности не влезали! Бывало репетицию останавливали, чтобы спросить: «Что там у Вас в руках?» А в руках я всегда держала пачку сигарет «Аполлон-Союз». Тут же записывалось: «Аполлон-Союз». «Какая фирма?» Такая-то. Следили за всем. Куда пошла, что купила, во что одета, как накрашена…

—  А Вы помните, когда заработали свои первые деньги?

—  Наверное, у меня нет таланта зарабатывать. Правда, не любила привлекать внимание к этому обстоятельству, поэтому всегда производила впечатление человека очень благополучного. Муж подарит три недорогих кольца – я сразу все три и надевала, лишь бы не подумали, что в чем-то нуждаюсь…

Первые свои гонорары помню отлично. В 1958 году совсем молодой студенткой снималась в «Дон Кихоте». Заработав какие-то деньги, с огромной радостью потратила их на своего первого мужа Евгения Евстигнеева. Жили мы с Женей в такой, мягко скажем, веселой нищете, снимали комнату в коммуналке. Я купила ему в «комиссионке» американский костюм в полосочку, плащ, шляпу, ботинки, галстуки, рубашку, получив от этого большое удовольствие. Надев новые вещи, Евгений Александрович выглядел так, будто в них родился, и в этом был еще один его талант.

—  Евгений Александрович имел вкус к таким вещам?

—  Нет, конечно, откуда? Сама как-то купила коробку фирменных галстуков, не понимая, что взяла. Какой-то иностранец сдал их в комиссионный магазин. Потом, когда мы с Женей разводились, один знакомый очень переживал, что я не забрала эти галстуки. Оказался «Кристиан Диор». Смех! Мы и названий этих не знали. Как-то Женя подарил мне французские духи, что было чем-то невероятным! Таких у нас тогда вообще не было. Когда я, беременная. Приехала в Ленинград, где он снимался, вручил эти духи. Я на них зачарованно смотрела, нюхала. Душилась и спрашивала: «Откуда ты это взял?!» Он признался, что купил в буфете у румын.

—  Сразу вспоминается знаменитая сцена в комиссионном магазине из фильма «Берегись автомобиля». Она близка к действительности?

—  Да нет, наверное. Меня на эту съемку выдернули неожиданно Олег Ефремов, Андрей Миронов и Эльдар Рязанов, очень мной любимые, предложили поехать с ними на «Мосфильм». Я, естественно, согласилась. А когда приехали на киностудию, меня закрыли в павильоне и сказали: «Давай готовься, сейчас будешь играть!» В чем была в том и снялась. И даже помню, одной вещи лишилась. Знакомый итальянец подарил красивые черные очки, и они пропали на тех съемках.

—  В судьбе каждого человека встречаются люди особые…

—  В моей жизни их очень много и мало одновременно. Все те, о ком мы говорили, - Богом данные мне люди. Многие годы дружила с Георгием Александровичем Товстоноговым и его семьей. Они тоже подарены судьбой. К ним принадлежит и Анджей Вайда, с кем мы дружим больше тридцати лет. И, конечно, родные, учителя и мои артисты…

—  Дети тоже многому учат родителей, и не обязательно впрямую. Чему научил сын Денис?

—  Сын не просто любимый человек, материнские чувства и инстинкты всем понятны, он для меня и строгий судья. Мне важно его мнение и о том, что я делаю, и о том, что происходит в жизни за окном. Помню, в его детстве был случай, который потряс меня и позволил многое понять в человеческой природе. Мы жили на даче, и трехлетний Денис узнал, что рядом открывается пионерский лагерь. Еще не выговаривая правильно слова, он спросил: «Мама, мы пойдем в рагель?» Пошли на открытие, а когда ступили на пригорок, увидели картинку, похожую на ту, какую потом гениально сыграл Евстигнеев в фильме «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». На небольшом пятачке стояли выстроенные в линейку пионеры в синих шортах, красных пилотках и красных галстуках. При виде этого парада Денис, тоже носивший пилоточку, вцепился в меня левой ручкой, а правой мгновенно, не снял, а буквально сорвал ее с головы! Стала спрашивать, что случилось, просила снова надеть – нет, не согласился. Вот какую реакцию протеста вызвала в детском сознании безликая масса в красных пилотках!

При слове «лагерь» до сих вздрагиваю. Он у меня с другим ассоциируется. Родители меня в лагерь тоже отправляли, когда мы жили в эвакуации в Алма-Ате. Была совсем маленькой, но все равно убежала.

—  Вы, наверное, хорошо учились?

—  Наоборот – очень плохо. Ненавидела школу, очень раздражали указания о том, что можно и что нельзя. Завуч, будучи секретарем парткома, всегда неутомимо орала, если видела у кого-то из девочек ногти, покрытые светлым лаком…Я-то, как трусиха, боявшаяся маму, ничего подобного не делала, хотя истинные желания были совсем другими. Поэтому бросила школу с удовольствием. Дело не только в маникюре, а в том, как было положено ходить, смотреть, писать в сочинениях, то есть навязывании стереотипного сознания.

—  А Денис не предлагал Вам сняться в его картинах?

—  Только один раз. Удивилась до невероятности. Снимая клипы для «Русского проекта», сказал как-то: «Мама, у тебя завтра съемка». Я не поняла: «Какая съемка? У меня выходной!» А он: «Ну, мам, хватит, еще ты будешь капризничать. Завтра ты снимаешься с Ефремовым, Табаковым и Кикабидзе». Ему нужна была именно такая компания. Но, не договариваясь, предупредил в последнюю очередь… А что касается большой роли, то, наверное, до этого я никогда не доживу.

—  «Никогда» с Вашей стороны или с его?

—  Конечно, с его. Ему, наверное, со мной трудно, поэтому выбирает других актрис. Когда Денис снимал отца в какой-то сказке на Одесской киностудии, то не знал, как к нему обратиться. «Папа» - глупо, «Евгений Александрович» - тоже как-то нелепо. Думал, думал и сказал: «Будьте добры, станьте сюда». Успел снять только один раз. Но Евгений Александрович очень этим гордился.

—  А правда, что Ваш отец помогал в юности Шагалу?

—  Да, если это, конечно, можно назвать помощью Шагалу. Скорее, помогал себе тем, что был рядом с ним, еще не понимая, кто такой Шагал. Жили в Витебске рядом, дом в дом, и отец мальчишкой по-соседски бегал к Шагалу, помогая размешивать краски и таскать ведра. О чем потом с гордостью рассказывал.

—  В Вашей жизни была еще няня…

—  Да, простая русская женщина Таня, воспитавшая меня. Она появилась в нашей семье еще до моего рождения и принесла меня из родильного дома. Умерла она, к счастью, уже немолодой, прожив долго. И всю жизнь была со мной, всегда! В каких бы условиях мы ни жили. Стала самым дорогим мне человеком, потом и Дениса вырастила…

—  «Современник» всегда поддерживал сценическое новаторство. Судя по последним экспериментам молодых режиссеров, которым смело доверили театральные постановки, Вам они по-прежнему по душе?

—  Они мне по душе с первого дня моего существования в театре. Я всегда говорила о необходимости впускать молодую, свежую кровь в театр. Это не значит, что я не принимаю «взрослых» режиссеров. Просто понимаю, что без «обмена веществ» с молодежью невозможно развиваться. Нельзя идти вперед, только оглядываясь назад. Экспериментом было приглашение в свое время талантливого мальчика Фокина с полной актерской труппой из Щукинского училища. А сейчас Валерий Фокин стал мэтром и мастером.

Свой путь на нашей сцене пытаются пройти другие молодые режиссеры, еще не набравшие стереотипов и штампов. Например, в «Современнике» до сих пор не было спектаклей по пьесам великого Островского, потому что я не хотела подходить к ним с привычными отмычками. Нам вдолбили в голову, что «Гроза» – это «луч света в темном царстве», с вот такой толстой Кабанихой, хотя ей по пьесе всего сорок два года. От таких трактовок зевота одолевала уже по дороге в театр. У нас все иначе.

—  Постановок по классическим произведениям на сцене Вашего театра сейчас идет особенно много. Чем продиктован такой выбор?

—  К классике я отношусь с большим уважением и почтением. Хорошая литература, которая дает живой творческий импульс. Это рассказ не про вчера, а про сегодня. Предлагаемый классикой круг нравственных проблем дает повод режиссеру выражать важные мысли и идеи современной жизни. Мало встречается интересной новой литературы, а те книги, что выходят нынче миллионными тиражами, предназначены в основном, чтобы просто скоротать время. Хотя в бесконечных автомобильных пробках можно и почитать, но я предпочитаю послушать «Эхо Москвы» или заняться нужным телефонным разговором и не тратить время на дребедень. Хотя одно из произведений, написанных сегодня, настолько сильно меня заинтересовало, что я решила немедленно познакомиться с автором. Говорю об автобиографической повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом». Такого парадоксального и талантливого взгляда на мир, умения рассказать о человеке в нашей литературе я не встречала уже давно.

—  А что вы скажете о современной драматургии?

—  То, что принято называть «новой драмой», настолько занято формой и желанием быть не похожими ни на кого, что, по сути, кроме формы и псевдоновизны, ничего не остается. Ничто в этих текстах меня не убедило, что надо их ставить.

—  Но как же поиски нового сценического языка?

—  Рядом с основным зданием у нас строится экспериментальная сцена на 300 мест. Это не значит, что мы там будем исповедовать другую веру или эксплуатировать второй состав – ладно, мол, детка, не повезло тебе на большой сцене выступить, так сходи сыграй в филиале. Нет, это будет театр-лаборатория, в котором можно сделать то, что не поставишь на большой сцене в силу разных причин. Именно поэтому решили назвать это пространство «Другая сцена»

—  Не соскучились по актерству?