Версия для печати

Безвредный яд

"Мален". Театр Современник

Режиссер Владимир Агеев - человек увлекающийся и подверженный всяческим стилевым метаниям. То Лермонтова поставит, то Клавдиева, то Ануя, то братьев Пресняковых, то начнет сезон Клоделем, закончив Метерлинком. Причем практически в каждом случае заставляет автора делать стойку - на голове, разводя вокруг него либо интеллектуальный стеб, либо погружая в атмосферу мистическую. Впрочем, для ученика Анатолия Васильева такие навороты - дело естественное.
Знаменитый бельгиец Морис Метерлинк, теоретик символизма и в свое время весьма востребованный, даже знаковый, драматург - для нас сегодня "белое пятно". Хотя начало века ХХ было его российским звездным часом. Ладно бы великие новаторы прошлого - Мейерхольд с Вахтанговым, но ведь и антипод Станиславский не устоял. Не слишком удачно, но все же ставил его маленькие пьесы, закончил "Синей птицей", которая во МХАТе живет уже сто лет. Впрочем, именно "Синей птицей" сегодня наше познание Метерлинка и ограничивается. Ну разве что студенты, филологи и театроведы мимо не проходят. Но все больше в теории - приметы символизма, "театр молчания" и "театр статический", желание заменить актера марионеткой и т.д. Только вот сравнить теорию с практикой не получается по не зависящим от нас причинам.
Впрочем, к спектаклю Владимира Агеева все это не имеет ровно никакого отношения. Потому как он попытался прочесть ранние пьесы Метерлинка словно бы в первый раз и, конечно же, глазами современного человека. Хотя для произведений, не имеющих внятной сценической истории, такой подход, видимо, оправдан. К тому же режиссер сочинил некую сценическую композицию из двух пьес - "Принцесса Мален", дебютное творение начинающего драматурга, и "Жуазель". Знаменитая метерлинковская теория тогда еще не сочинилась, но, откушав тяжелой натуралистической пищи, которую добротно "варил" во Франции тот же Эмиль Золя, молодой бельгиец возмечтал увести читателя и зрителя в иные, сказочно-вымышленные миры. Где влюбляются друг в друга "девушка с зеленым лицом и белыми ресницами" и благородный юноша, строят козни злобные короли-родители, случаются зловещие убийства и т.п. Но в этих сказках были внятные символистские намеки, которые улавливали и объясняли всем желающим во многочисленных трудах умудренные жизнью ученые. Но для нас сегодня все это - мимо.
Владимир Агеев, погрузившись в реалии времени нынешнего и особенности изменившегося восприятия, сочиняет "мистический триллер". Правда, жанровая обманка очень скоро становится очевидной. Якобы триллер на самом деле - "черная комедия", со всяческими современными остранениями, ерничанием и сарказмом. Очередной типичный образчик интеллектуального стеба, для которого в принципе сгодится любой автор, и по большому счету будет иметь к нему мало отношения.
Вопрос в другом. Тексты Метерлинка при всей их качественной значимости для драматурга символистского пошиба не вполне первостепенны. Они полны скрытых смыслов, вторых планов и прочих "подводных течений", не учитывать, не искать которые нельзя. Но Агеев ищет совсем другое - близость к Шекспиру, например. Находит, между прочим, нет-нет, да и промелькнет в спектакле что-то такое "гамлетовское". Но при этом играть только первый план - смерти подобно, потому как вердикт непосвященного в таинства символистской драмы зрителя однозначен и безоговорочен: "Бред!". С этим-то вердиктом, не стесняясь произнести его вслух, немало зрителей и покидает театр задолго до финала представления. Будь то Малая сцена, по природе своей "фильтрующая" публику, ничего бы страшного не случилось, но Большая-то обязывает хоть к какой-то внятности.
А ее тут нет как нет, как ты ни старайся понять, что же все-таки хотел сказать режиссер. Он, конечно же, соломки подстелил, закольцевав спектакль "условиями игры". Вначале вышла парочка персонажей с объявлением: сейчас мы тут воду замутим и посмотрим, что получится. И в финале, когда трупы восстали, то же самое: мол, не парьтесь, господа, это была игра. Но уж больно какая-то претенциозная и не дающая ответа на вопрос: а зачем все это? Кому это нужно? И, конечно же, сакраментальный вопрос: про что?
Впрочем, не менее сакраментальное "как?" здесь представлено с избытком. Крутятся полупрозрачные двери-ставни с орнаментом в стиле модерн (сценография и костюмы Марины Филатовой), то сужают пространство до размеров кельи, то раздвигают его до беспредельности. Пустой полукруглый задник окрашивается то в кроваво-красный цвет, то станет ослепительно-белым, то покроется компьютерным "видеорядом", уже набившим оскомину. Но вот сам Метерлинк вдруг ввернет что-то о "цвете моросящего дождя" - а это уже слабо. Или о шуме ветра, стучащего в окно тысячами пальцев. Или упомянет о "безвредном яде". Все это пропадает втуне, хотя на подобных фразах и определениях и настояна его драматургия, требующая воплотить невоплотимое.
Метерлинк не зря мечтал о театре марионеток, где все "актеры" способны обрести хотя бы стилевое единство. Не надеялся на "живых", и, судя по спектаклю Агеева, не напрасно. Тут Мален (Марина Александрова) - типичная девочка-принцесса из той сказки, где страдают, плачут и умирают всерьез. А ее возлюбленный принц Гиальмар (Артур Смольянинов) - совсем из другой, явно современной, когда в сказки уже не верят. Папа его Гиальмар-старший (Анатолий Узденский) напоминает не слишком веселого и не очень умного клоуна. Злодейка Анна (Елена Плаксина) - шаблонная женщина-вамп. А вот кормилица (Таисия Михолап) вдруг заговорит как сваха у Островского. Принцесса Углиана (Янина Романова) и вовсе порой какая-нибудь Агафья Тихоновна, наряжающаяся к приходу женихов.
А еще здесь зловеще душат красным пояском и уморительно смешно пронзают ножом, танцуют с манекенами (в тысячу первый раз). Являются двойники, призраки и сумасшедшие. Бродят "свидетели и соучастники", какие-то неопознанные, серые люди с тачками, в которые уложены покойники. Музыкальные вкрапления (Сергей Жуков) то хохочут, то рыдают. Но результат все тот же: растерянный зритель вертит головой и добрые два с половиной часа не может понять, что к чему и почему. Меж тем как Владимир Агеев - режиссер не из последних. Но вот только порой так замудрит, что и не выберешься из этих выморочных постановочных дебрей. Публике ведь можно и впрямь "яду" подмешать, заразить настоящей театральной бациллой. Но только этот яд на сей раз и впрямь оказался "безвредным". А какой тогда в нем смысл?

Ирина АЛПАТОВА
«Культура», 31 мая 2007 года